Смерть инквизитора

Поверх текста «записки» — размашистые торопливые надписи. Первая, фиолетовым карандашом: «Сроч. — обсуд.» Вторая — зеленым: «Сообщить в Пол. отд.: Его Прев, угодно, чтобы поиски были усилены». Под обеими пометами — неразборчивые инициалы. Третья, синим карандашом: «Выполнено» — не подписана вообще. Похоже, что цвета отражают нисхождение по иерархической лестнице: фиолетовый, в котором в ту пору видели признак изысканно-старомодной утонченности (такими чернилами пользовался Анатоль Франс; фиолетовым же, «литургического» оттенка почти все литераторы в 1880—1920-е годы писали то, что в каталогах букинистических магазинов именуется «корреспонденцией»), принадлежал, возможно, самому Боккини (слывшему человеком тонким, без предрассудков и жуиром); зеленым сделал запись некто, попросту угодливо подладившийся к оригинальности начальства, — возможно, секретарь; и наконец, ученическим, чиновничьим синим — уж не глава ли Пол. отд.?

На обороте второго листка — запись чернилами: «Сказано д-ру Джорджи; взял на заметку и принял меры. 23/4. К АКТАМ».

Всего через пять дней после разговора доктора Сальваторе Майораны с сенатором Боккини эти слова — «к актам» — практически кладут разбирательству конец, и дело передается в архив. Позже в досье будет вложено анонимное уведомление (подписанное ознакомившимся с ним чиновником) с пометкой «Рим, 6 августа 1938 г.» (примечательно, что не указан год по фашистскому календарю — для официального документа упущение странное и нешуточное): «К вопросу о деятельности, угрожающей интересам нации: в определенных кругах существует подозрение, что Майорана — ценнейший специалист в области физики и радиотехники, единственный, кто мог бы продолжить исследования Маркони в интересах национальной обороны, — стал жертвой тайного заговора, организованного с целью его устранения».[79]

Анонимный осведомитель, который, очевидно, специализировался на выслеживании «деятельности, представляющей угрозу для национальных интересов», опередил на годы свое время и, как происходит в подобных случаях, наверняка не был воспринят всерьез. К информации такого рода в 1938 году не отнеслись бы серьезно даже германские и американские секретные службы — разве что английские или французские. Для полиции же итальянской это заявление, наоборот, наверно, подвело черту под делом Майораны — настолько ей должна была казаться сумасбродной подобная гипотеза. Итальянцы, правда, сочиняли байки о вовремя совершенных Маркони открытиях, которые могли бы сделать Италию — за неимением, как выяснилось, лучших перспектив — непобедимой в приближающейся, не дай бог, войне. И больше всего их ходило о «луче смерти», в качестве эксперимента пущенном из Рима и поразившем корову на лужайке в окрестностях Аддис-Абебы. Напоминание об этом сохранилось в своеобразной «энциклопедии расхожих представлений фашистского периода», каковою может служить комедия Витальяно Бранкати «Рафаэль».

«— В Эфиопии корова сдохла…

— Корова? В Эфиопии? Ну и что?

— Так ведь все дело в том, почему она сдохла, от чего.

— Ну, почему?

— Да вроде бы Маркони в Эфиопии испытывал „луч смерти“, который беспощадно убивает все живое, что ни встретит на пути.

— Ах, так? Ну, наше дело в шляпе».

Но то были всего лишь байки. И Артуро Боккини хорошо это знал.

II

Гражданин законопослушный и никогда не прибегавший к силе закона для защиты от несправедливости, гражданин, живущий так, как будто бы единственное назначение полиции — исполнение административных актов вроде выдачи паспортов или разрешений на ношение оружия (для охоты), вдруг случись ему использовать полицию по ее прямому назначению, как правило, бывает охвачен смятением, нетерпением и гневом и приходит к убеждению, что общественная безопасность (в той мере, в какой оная имеет место) зиждется скорее на отсутствии у населения преступных наклонностей, нежели на усердии, оперативности и прозорливости полиции. Такое убеждение отчасти объективно, и доля объективности зависит от времени и от страны. Но если исчезает человек и те, кто его ищет, исполнены тревоги и нетерпения, подобное ощущение может быть абсолютно субъективным и, значит, несправедливым. Несправедливы, без сомнения, и мы в оценке действий итальянской полиции, того, как проводила она следствие — с нашей точки зрения, лениво и без должной проницательности — по делу об исчезновении Этторе Майораны. Точней, она его вообще не проводила, предоставив это родичам и ограничившись, как видно из «служебной записки», «участием» (а в известном смысле, как легко вообразить, симуляцией такового). Несправедливы также мы и в том, что тоже тридцать лет спустя хотим «разыскать» Майорану, располагая минимумом документов — несколькими листками из досье, заведенного на него Генеральным управлением государственной полиции.

Листки эти нас заставляют снова пережить тревогу, нетерпение, разочарование из-за скудоумия и бездействия полиции, явно пережитые тогда — болезненней и драматичней — близкими Этторе Майораны.