Смерть инквизитора

Потом он позволял себе прерваться для отдыха — выпить горячего шоколада со свежим бисквитом, который регулярно пекли для него монахини, понюхать в свое удовольствие табачку, пройтись по саду, еще сверкавшему росой, источавшему благодатную прохладу. К этому времени чувства дона Джузеппе, разбуженные монастырским бисквитом, причем не столько вкусом его, сколько цветом и консистенцией, полностью просыпались, и мир, которым капеллан манипулировал в своих целях, представал перед ним как волна света, пронизывавшая, преобразовывавшая все сущее. Вода, женщина, плоды источали радость жизни, и дон Джузеппе вкушал ее, как те правители и эмиры, которых он, что ни день, придумывал.

Но надолго отрываться от работы было нельзя; он возвращался в дом и снова брался за свой тяжкий труд, от успеха которого теперь зависело, насколько приятен будет обед. Сочетая приятное с полезным, дон Джузеппе готовил себе еду в том самом тигле, в котором плавил металлы. После обеда он снова отправлялся в сад — посидеть под навесом, вздремнуть на сытый желудок. И наконец с часик посвящал занятию, которое называл про себя «украшательством»: разукрашивал кодекс, а в иные дни рисовал медали и монеты.

Тут наступал час вечерней мессы; колокольный звон почти всегда заставал капеллана в пути — он направлялся во дворец монсеньора Айрольди или еще куда-нибудь на раут, на празднество.

Что касается непременной утренней мессы, то, получив ввиду большой загруженности работой разрешение пользоваться самодельным домашним алтариком, дон Джузеппе частенько о ней забывал.

V

А время шло и шло, день за днем, свиваясь в запутанный клубок, образуя тот хаос, из которого Джузеппе Велла, прилежно учась и ретиво фантазируя, извлекал на свет божий имамов, эмиров и халифов. В обществе, коего дон Джузеппе стал завсегдатаем, рутина нарушалась лишь «выходками Караччоло», или «караччоловками», встречавшими со стороны тех, кто их так именовал, презрительный афронт и бурное негодование.

Князь Трабиа взялся за перо и от имени всего дворянства начертал: «Не проходит дня, чтобы не возносились пламенные призывы к Небу вселить в души Властителей решимость покончить с рабством, более бесчеловечным, нежели то, от коего стонал народ Израилев в Вавилонии. Законы и приказы короля не выполняются. А действующие уложения пронизаны духом столь жестоким, что рядом с ними бледнеют даже времена восточного дивана. Уклониться от службы — таково всеобщее желание, и если бы однажды заведенный порядок, взаимозависимость дел не вынуждали оставаться в сем городе, превратившемся в юдоль страданий, в ад кромешный, то каждый предпочел бы уединение».

Письмо было адресовано маркизу Самбука, министру в Неаполе; упоминание о восточном диване сорвалось у князя с кончика пера под влиянием большого шума, возникшего вокруг переводимой капелланом «Сицилийской хартии», первыми порциями которой монсеньор Айрольди потчевал завсегдатаев аристократических салонов. Более того, пестрые мотивы арабских ночей стали робко, но явственно отражаться в зеркале моды; Велла, с виду замкнутый и мрачноватый, создавал у дам ощущение, что он каким-то образом к секретам этих ночей причастен, — ощущение неизъяснимое и эротическое, нет-нет да и проявлявшееся во взмахе веера, того самого веера, который под воздействием этих сказочных ночей и возник, навевая картины необычайных любовных услад и дерзких похождений; изъятый как контрабандный товар, он нередко сгорал на костре перед палаццо Стери.

Вместе с веерами приходили издалека, из Франции, и прочие моды; в местном обществе, пребывавшем в томной лени и оживлявшемся разве лишь по поводу «бирибисси» или очередного адюльтера, они тотчас укоренялись и процветали. Что говорить, Караччоло действительно доставлял неприятности. Дамы не могли больше надевать любимое украшение — лилейный зеленый крест на алом фоне, знак отличия верных слуг инквизиции, — а значит, утратили и право на неприкосновенность: знатную синьору, позволившую себе малейший каприз или вольность, могли арестовать, как какую-нибудь плебейку; именно такая история приключилась с княгиней Серрадифалько. А налог на экипажи! Кто отказывался платить, мог и в самом деле лишиться кареты, как маркиза Джерачи и герцог Чезаро… А то, что взяли под стражу герцога Сперлингу: ладно, он совершил убийство, но надо было учесть, в каком состоянии! И еще: отобрали у дворян и отдали чиновникам девять прибыльных должностей, у церкви — пять доходнейших приходов! «Караччоловки» в ущерб церкви, беднягам священнослужителям следовали одна за другой: сначала запретили «черные цветы», иначе говоря, поборы с похорон, потом — ходить с кружкой, собирать деньги на мессу и на богоугодные дела… То одно, то другое, дня не проходило, чтобы Караччоло не придумал какое-нибудь новое притеснение, не сунул бы свой вольтеровский нос в дела религии.