Смерть, как непроверенный слух (ЛП)

Посещение тетки Бибы и поездка поездом в Варшаву были не только моим первым пересечением границы СФРЮ. Поездка эта превратилась для меня еще и в грандиозное зрелище, когда картинка из окна нашего купе прерывалась бесчисленными въездами и выездами из туннелей. Свет и тьма, сон и пробуждение, жизнь и смерть. Когда я сказал об этом маме, она мне ответила:

- Слишком много ты думаешь для своего возраста!

В конце концов, когда я уже устал наблюдать как там тьма со светом борются за власть над купейным окном, мама положила меня на место чемодана, чтоб я мог вытянуть ноги и заснуть. Так я приехал в Варшаву, в сетчатом багажнике над сиденьями, а мама спала, облокотившись на поставленный на колени чемодан.

Тетка Биба была не просто отцовой сестрой, она вообще оказала на него сильнейшее в жизни влияние. Не только потому, что он ушел в партизаны за ней следом, но и после войны она была для него путеводной звездой. С ее первым мужем Славко Комарицей отец отрывался по белградским кафанам, и потом так и не смог смириться с тем, что тетка ушла от него к Любомиру Райнвайну. В браке со Славко тетка родила дочь Славенку, но после возвращения из Берна, где Комарица был нашим консулом, они решили развестись и остаться друзьями. Славко был видным мужчиной и, говорят, редкая женщина могла устоять перед этим элегантным пьянчугой. По возвращении из Швейцарии, Комарице была поставлена в вину некая финансовая афера.

- Это потому, что он не хотел отречься от матушки России, а технически они его в тот момент на Голый Остров упечь не могли, - говорил отец и утверждал, что афера была дутая. Вскоре Комарица был выгнан из партии. Не будь он хорватом, то, наверное, попал бы в тюрьму.

Тетка Биба больше всего любила принимать гостей, причем не только ближайшую родню, но и незнакомых. Нравилось ей, как и большинству живущих в наших местах, тратить появляющиеся излишки на других людей, чтобы показать, как у нее все отлично.

- Гости это для моей сестры психологическая пища, - говорил отец, отправляя нас с мамой в далекий путь в Польшу, где Любомир Райнвайн, ее новый муж, работал корреспондентом Танюга.

Семья Райнвайн родом была из Австрии. Дядя Любомир хвалился, что его дед был церемониймейстером при дворе черногорского короля Николы в Цетинье.

- Да брехня все это, поваром он там был, а не церемониймейстером! Боже мой, Боже, как же любит мой Любомир ломать комедию, - говорила тетка Биба, объясняя таким образом его ложное изображение родословного древа Райнвайнов.

Когда мы с мамой вселились в их варшавскую квартиру, тетка защебетала от удовольствия, а Райнвайн стал тщательно следить за тем, чтобы в любой момент, смотрим мы на него или нет, оставлять впечатление лощеного господина. Запах его одеколона остался в моей памяти навсегда. Смеялся он громко и заразно. Даже доведись ему рыгнуть за столом, то это значило бы, как у древних римлян, лишь отдание должного вкусной еде жены, и самым сильным запахом остался бы запах одеколона. Со своими стрижеными усами, безупречной прической и этой своей манерностью, Любомир Райнвайн выглядел, будто и сам он церемониймейстер при каком-нибудь королевском дворе.

Единственной вещью, изумившей меня больше дядюшкиных привычек, была машина, называвшаяся телепринтером. Чудотворная машина эта умела перебрасывать письма аж из Варшавы в Белград. Из соображений безопасности, дядя не позволял мне присутствовать в момент отсылания его текстов и работы телепринтера. Из-за этого я, словно пес, ждал перед райнвайновым кабинетом в Варшаве, пока он пошлет что нужно в Белград, и я смогу вдоволь надивиться на телепринтер, после чего дядя отведет меня в большой магазин игрушек. Долго добирался до Белграда текст, и я я заснул на полу, глядя на свет под дверью его кабинета. В конце концов обнаружилось, что дяде необходимо идти на внезапный теннис с французским послом в Варшаве, так что походом в «Детский мир» озаботилась тетка Биба.

Когда я увидел тысячи кукол, паровозиков, самолетов, расставленных на четырех этажах самого большого магазина игрушек Варшавы, то чуть не упал в обморок. Тетка Биба спросила меня:

- Ну, малыш, чего тебе купить? - и я, совершенно потеряв дар речи, посмотрел по сторонам. И, несмотря на лучшие мои намерения быть, согласно маминым наставлениям, скромным, ответил:

- Все! Тетка, хочу, чтоб ты мне купила все!

Смерть - это непроверенный слух.

В тысячу девятьсот семьдесят третьем году я вступил в мир кино, перекидав полтонны угля в подвале Югославской синематеки. На обогрев храма киноискусства необходимы были две с половиной тонны угля, а работу эту проделали Паша, Ньего, Труман и я. Паша был самым сильным, но работал меньше всех, что не помешало ему прикарманить самую большую долю оплаты. Когда я спросил отца, отчего так, он сказал мне:

- Закон природы! Большая рыба поедает маленькую. Это, сынок, называется дарвинизм.