Смерть, как непроверенный слух (ЛП)

Какой космический взгляд на человеческую жизнь! Представил я себе банку меда, бороздящую просторы космоса! Несколько преувеличено, подумал мой внутренний добронамеренный интеллектуал, потому что человек все же, как известно из истории, построил Акрополь. Но чехам было известно, какое человек отвратительное создание. Они боялись, что человеку, хозяину планеты, в минуту декадентского настроения и ради некоего проекта концептуального искусства, могло бы придти в голову создать инсталляцию под рабочим названием "Говно над Акрополем"! Хотя Богумил Храбал и настаивал на том, что все европейские народы, а значит, и чехи, принадлежат эллинской культуры, непросто было поверить, что художник с подобными революционными затеями мог бы появиться в этой стране. Именно за это я и полюбил их, хоть они и называют нас Цивилизацией ГП: Героев-Проходимцев. Вот где проходит она, линия разграничения между нами. Мы большую часть своей истории изнуряли себя героическими затеями, а потом так никогда и не научились обустраивать собственную жизнь. Не сумели возвести в миф повседневность. Возможно, не исключительно по собственной вине. И именно за эту способность я и полюбил чешский народ. Они говорят так: "Пробуй новое, только когда не можешь заняться чем-нибудь поумней".

Чтоб удержать смрадные человеческие испражнения подальше от Акрополя, они, как народ эллинистический, часто и с легкостью поминали их в повседневной жизни. Не как у нас, когда говно используется как часть обороны для метания в неприятеля. Не преуменьшали они ни важности его, ни связанной с ним опасности. Так я встал на сторону пчел и, конечно, их меда. Может, и потому, что переоценивал чешскую способность, познав практическую ценность меда, художественно осмыслить и смириться с тем, что народ они маленький. Так-то и удалось им избежать попадания в куда большее говно. Не то, что нам.

Сильно раздражало меня, когда наши студенты пренебрежительно отзывались о чехах. Вот чешки, это совсем другое дело. Они были единственной деталью окружающего пейзажа, к которой наши парни проявляли нескрываемую склонность. Никогда не поверил бы, что мужчины способны так сходить с ума по женщинам, как мои соплеменники по чешкам. Расплата за эти мимолетные удовольствия настигала их позже. И кожно-венерические заболевания были лишь малой частью этой расплаты. Очень скоро наступало привыкание, и не могли уже они до конца своей жизни обойтись без этой чешко-зависимости.

Пьяный профессор режиссуры махнул рукой у меня перед глазами, вернув к своим пивным загадкам:

- Кустурица, я тебя спрашиваю, знаешь ли ты, в каком русском слове семь раз повторяется звук "о"?

Сказал я ему только:

- Наверное, тут уж никак не обойдется без говна.

Рассмеявшись, профессор с улыбкой подтвердил:

- Конечно!

А потом добавил:

- Ломоносовоговно!

И тут во мне, на какое-то мгновение, проснулся упрямый балканец:

- Это ж чистое надувательство, тут два слово получается, а не одно!

А он подвел итог тоном кинотрюкача:

- Ошибка, юноша, потому что так было, пока я не проговорил эти два слова слитно, создав новое. Это означает, что мир культуры отныне обогащен новым составным словом. Особенно русские, если они, конечно, способны понять, как это нелегко создать слово с семью буквами О!

Понимал я, что навряд ли русские будут так уж воодушевлены тем, что название их крупнейшего университета с пятью буквами О объединено со словом говно. И все-таки, вот что пришло мне в голову: будь я оккупантом и диктатором, то не пожелал бы лучших подданных, чем чехи! А как же с тем, что приходит им в голову, когда они пьют пиво? Это они так научились кусаться, и даже больно, но остается лишь усмехнуться, зная, что укусив, они сразу же смажут тебе ранку йодом.

Спасибо тебе, Фредерико.

В тысяча девятьсот семьдесят пятом году умер Иво Андрич, великий европейский писатель и самый значимый югославский мастер слова. В том же году в Прагу была привезена копия фильма «Амаркорд» Фредерико Феллини. Огорченный смертью Андрича, новости о показе «Амаркорда» я обрадовался. После того, как я увидел феллиниевы «Дорогу», «Белого Шейха» и «Восемь с половиной», мое собственное прошлое стало казаться мне фильмом. В кинематографических кругах преобладало мнение, что «Амаркорд» - вершина творчества великого автора, однако в итальянской прессе появлялись и неодобрительные заголовки. Упрекали его в отступлении от интеллектуальности «Восьми с половиной», и еще критикам не нравилось, как они написали, излишнее приближенье к зрителю. Попробовали бы они так с Бергманом. Он-то никогда не медлил залепить газетчикам пару затрещин. Великий швед сводил так счеты со злонамеренными критиками. Кто бы мог поверить, что этому аристократу, снявшему фильм «Земляничные поляны», нравится дракой решать личные проблемы.

Ждал я в те пражские дни «Амаркорда», как некогда, в Сараево, ждал перед рассветом утренних булочек и лепешек у пекарни Ерлагича.