Смерть, как непроверенный слух (ЛП)

На торжественной премьере в Сараево произошло событие, не менее для меня важное, чем сама эта победа. Тем вечером, когда фильм “Папа в командировке” в первый раз был публично показан в Сараево, в трех кинотеатрах одновременно, я пережил болезненный катарсис отношений со своим семилетним сыном. После встречи с публикой в кинотеатре “Дубровник”, наступил черед “Романии”. И здесь восхищение и потрясение, произведенные фильмом, не знали границ. Только мой сын Стрибор отступил на шаг назад. Когда я кланялся зрителям, которые стоя ожидали моего появления, Стрибор застонал от чувства болезненной связи со своим отцом, развел руками и принялся плакать. Когда апплодисменты усиливались, усиливался и его плач, и когда его привели на сцену, перед экраном, я взял его на руки, а он обнял меня так, будто желал никогда больше не покидать этих объятий.

Сладкие грезы.

В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году нам дали квартиру на Шеноиной улице, одной из самых коротких сараевских улиц, связывающих Титову с Обалой.

После каннского триумфа фильма «Папа в командировке» декан Академии сценических искусств в Сараево Разия Лагумджия выхлопотала в управе Центрального округа квартиру для моей семьи. Незадолго до того в сараевском «Освобождении» она высказалась так:

- Не годится Пальме жить в тесноте, люди, ну что за ерунда.

Перед нашим заселением из ветхой австро-венгерской квартиры с высокими потолками, но без ванной комнаты, была выселена студентка, про которую соседка Февза с глубокой уверенностью утверждала, что она проститутка.

Окрашены были потолок со стенами, перестелены полы, и тут началась новая борьба: Пальме понадобился телефон. Этот приспособление, широко используемое для коммуникации, не сказать чтобы так уж великодушно раздавалось сараевским жителям. Потребовался целый год окопной войны за телефонный номер. В конце концов, после газетных сообщений о том, что иностранцы не могут связаться со мной, произошел впечатляющий оборот событий. Перед домом на Шеноиной 14 внезапно появились работники ПТТ ^[29]. Залезли на столб во дворе, и начали растягивать какие-то провода. На вопрос соседки Февзы:

- Что это вы делаете? А разрешение возиться тут у нас во дворе у вас имеется? - они ответили:

- Проводим для Пальмы телефон.

Видимо, тот, кто раньше не хотел проводить мне телефонную линию, в конце концов сообразил, что это удобный повод поставить мне прослушку. Так осуществились мечты того клетчатого в окошечке, который безуспешно, при выдаче перед отъездом в Прагу моего первого паспорта, предлагал мне стать удб-ешным осведомителем. Когда я пришел на почту подписывать договор об установке телефона, один черногорец, которому пришелся по нраву мой острый язык, открыл большую книгу, размером больше школьного дневника, и сказал:

- Круто это у тебя в «Нине» ^[30]получилось, четко ты там уделал Микулича и его дочку! Моя дочь изучает ориенталистику, так она говорит, этот твой Кустурица, на самом деле, на арабском значит ножичек, острый такой, но маленький, он ставится в стамеску и используется для строгания дерева! А я и говорю, тогда он не Кустурица, а Кустурище! Давай-ка, брат, выбирай номер какой хочешь!

Я, конечно, был удивлен, но эта, довольно необычная, ситуация меня позабавила. Нужно было выбрать для телефонного номера шесть цифр. Искал я среди тысяч комбинаций, и, в конце концов, выбрал наобум:

- 212-262, сказал я поспешно, на чем черногорец и закончил дело:

- Аферим ^[31], с этого момента это твой телефонный номер, только подпиши вон тут, пожалуйста!

Получилось, что этот черногорец вознаградил меня за смелость, заключавшуюся в открытом высказывании того, что мой отец, под выпивку и музыку, говорил последние двадцать лет.

Отец, после моего триумфа в Венеции, больше не водил с собой на ночные гулянки человека моего роста, чтобы показать, какой у него высокий сын. После инфаркта отец был вынужден сбавить обороты пьянства, но обходил сараевские кафаны, цитируя своего сына, сказавшего то-то и то-то по такому-то поводу. Но чаще всего о политике. С гордостью спрашивал он собеседника:

- Ты читал сегодняшний «Нин», как им там мой-то вмазал, а?

Получилось, что я реализовал отцовы мечты о свободе. Очень моему отцу нравилось, что я не щадил никого, и он все больше напоминал довольного человека, достигшего в жизни всего чего хотел. Когда бы ни завязался, под жареную ягнятину и белое вино, серьезный разговор о насущном, как только беседа заходила в тупик и никто уже не знал, как из него выбраться, отец мой всегда говорил:

- Э, брат, почитай-ка эмирово интервью «Нину», там все сказано.

Будто поддерживая тем самым две вещи: ценность моих соображений, и саму идею, выраженную моими словами. Еще важнее, означало это, что все трения между сыном и отцом остались в прошлом, и, что самое важное, он обрел свободу без страха сказать своим коллегам, включая и генерального секретаря ЦК БиГ:

- А пошли-ка вы все на хер!

То есть, он достиг Олимпа своей общественной деятельности!