Смерть, как непроверенный слух (ЛП)

Не удалось им повалить его, слишком уж бестолково они возились, опасаясь прохожих, гулявших по Титовой. В одних носках, злой как черт, я выскочил на улицу искать нападавших. Их, конечно, уже не было, а нам оставалось только гадать, сделали ли они это спонтанно, или это была группа, организованная тайной полицией, что в Боснии было обычным делом. Стоило ввязаться в политику, и сразу то в тебя на улице бомбу кинут, то по односторонней улице против движения вдруг выскочит грузовик с намерением размазать тебя по мостовой. Именно это произошло с певцом Райко Петровым Ного. А чего можно было ожидать от сограждан, когда связываешься с большой политикой? Когда писатель Меша Селимович поссорился с Бранко Микуличем, мало кто осмеливался поздороваться с ним на улице. Только докторша Лагумджия храбро разгуливала по сараевским улицам, держа его под руку. Лучшие друзья Селимовича отворачивались и переходили на другую сторону улицы. Скрывался он от распространившихся новостей в гостинице «Европа», а некоторые прятались за воротниками пальто и пропадали в окрестных улицах.

Стрибор появился на этом свете, когда я еще нес на своих влечах груз горицкого прошлого, в котором детство, в нищем, но привлекательном окружении, прошло в поиске ответов на основные экзистенциальные вопросы, позднее переведенные на язык искусства. Та мучительнаяя эпоха была позже награждена главными призами на мировых кинофестивалях. И вот ведь чудо, первые стриборовы наблюдения и первые остроумные замечания возникли также на экзистенциальной основе. Оттуда и те страх и беспокойство за нашего пса Пикси, как бы его, после победы «Долли Белл» в Венеции, не съел «Золотой Лев».

Его сестра, Дуня Кустурица, родилась под звуки группы „The Clash” в облаках табачного дыма в нашей квартире на Шеноиной 14. Там мы досиживались до рассвета в эксцентричных славянских препирательствах и безумных вечерах, когда одна ночь проходила за обсуждением, правда ли что зажигалка «ронсон» лучше «дипона», потому что фирма солидная, а на следующую ночь рассвет уже был встречаем за успешной расшифровкой уилсоновского «Эйнштейна на пляже». Это было время, когда в мыслях наших сплавлялись два мироощущения, обычная история для Сараево, крах титоизма и надежда, что будущее будет лучшим. Эта идея, подкрепленная музыкой группы Clash и экстравагантной, но популярной панк-культурой восьмидесятых, которая тогда казалась преградой на пути недавно появившегося чудища MTV и его канализации, начавшей изливаться с телеэкранов и грозившей утопить нас в своих музыкальных фекалиях.

Вопрос, впервые сформулированный Джо Страмером, выразившим мысли миллионов людей, в песне «Should I stay or should I go», был разрешен мною отъездом из Сараево в США. У этого решения не было политической подоплеки, просто родной город больше не сочетался с одеждой, которую мне нравилось носить, к тому же акции Сараево более не ценились на бирже моих будущих художественных трудов. Принял я приглашение Формана заменить его в Колумбийском университете, и второй раз, но теперь уже навсегда, покинул Сараево. Случилось это в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, и мы покинули Шеноину 14. Пока мы паковали вещи и прощались с нашими друзьями и родителями, по телевидению вели трансляцию «йогуртовой революции», в которой Воеводина потеряла автономию и вся Югославия приготовилась погрузиться в дерьмо.

Прощай, любимая страна.

Все пути, ведущие из Сараево в большой мир, как и назад в родной город, вели через Белград и квартиру тетки Бибы. Так было и когда мы переезжали в Америку - Дуня, Стрибор, Майя и я. Дорога в Нью-Йорк проходила через Теразию 6. Это становилось маленьким праздником; больше всего радовала меня встреча с теткой, чья жизнерадостность и полезное участие в моей жизни впрыскивали в нее решительность и силу, таким же образом, как наполненный кислородом ветер вдруг раздувает ленивый костерок и заставляет его гореть сильней и уверенней. Так тетка Биба стала не только путеводной звездой моего отца, но и одним из столпов моего взросления. К сожалению, когда я уезжал в Нью-Йорк учить студентов в Колумбийском университете, взгляд моей тетки начал угасать, а жизнерадостность, которую она так заразительно распространяла вокруг, отошла в область воспоминаний и забвения. К обычной печали, которая сопутствует старению, добавилось еще одно разочарование, прощальное столкновение с ее мужем Любомиром Райнмайном. Тот нашел себе художницу на тридцать лет его младше, некую Гавранопетанкович, и пытался теперь выцыганить из их совместного с Бибой хозяйства каждый динар до последнего, чтобы переселиться в Херцег-Нови. Единственным способом, которым этот новоиспеченный профессор журналистики мог бы добраться до денег, была продажа теразийской квартиры. Тетка отказывалась, настаивая на том, что не представляет себе жизни без культурных событий и учреждений, к которым она привыкла и которые были у нее там, как она выражалась, прямо под ногами.