Смерть как непроверенный слух

— Найдутся у меня дела поважнее, чем смотреть, как Ельцин гробит Россию!

— Ничего ты, Сенка, не понимаешь, если такая великая сила исчезнет, все полетит к чертовой бабушке, нельзя русским погибать!

— А что поделаешь, когда тобой правит пьяница типа этого Ельцина, то ничего другого и не остается, кроме как пропасть!

— Да чего ты заладила: пьяница да пьяница, на что это ты все намекаешь, хватит уже меня оскорблять?!

— Кто это тебя оскорбляет?

— Ты, тем что все время талдычишь про алкоголь!

— Ты, Мурат, кабы не алкоголь, сидел бы сейчас со мной.

— Смотрю я, Сенка, никогда не понять тебе значения политики!

— И слава Богу, что не понять.

— А Эмир где? — спрашивает мой отец примирительно, а Сенка говорит:

— Мотается со Стрибором, играют где-то.

— Стоит ли ему на этой гитаре бренчать, уже ведь не мальчик!

— Слушай, не так уж это и глупо. Так у него Стрибор всегда под присмотром, знаешь, какая сейчас молодежь, а Стрибор весь в тебя, непоседа!

— А Майя приезжает?

— Навещала на Новый Год, всю жизнь отдала детям, растит Дуню как принцессу!

— Правильно Мишо про Дуню сказал, слава Богу, что в семье родилась настоящая барышня! Чудно все таки, когда в семье есть барышня! Барышни, они же матом не ругаются, ботинок не носят и, ясное дело, не пьют пива! Неужто прямо вот такая?

— Еще краше, на французском болтает, как на сербском! Эмир говорит, книжки пишет, как настоящий писатель!

— Ну, слава Богу. А как Мишо?

— Хорошо, все рыбачит целыми днями на Дунае, а Лела, как обычно, путешествует, вот ведь неугомонная, и как у нее подошвы не сотрутся?

Отец внезапно замолкает и Сенка тревожно спрашивает:

— Ты здесь еще, Мурат?

— Здесь я, моя милая. Осточертело мне тут совсем, прямо каторга.

— Слушай, Мурат, что расскажу. Сегодня ночью заснула я пораньше, а ты являешься и зовешь меня к себе.

— А ты, что ты мне ответила?

— Что не готова еще отправиться к тебе, но уж когда до тебя доберусь, никогда тебя больше не оставлю! Дорогой ты мой, ты потерпи еще, кончится когда-нибудь и это!

— Думаешь, так?

— Должно быть так, ни одна каторга не длится вечно!

— Но смерть длится, моя Сенка!

— Ничто не вечно, ты просто потерпи.

Сказав отцу эти слова утешения, моя мама подбирает со скамейки свой инвентарь курильщика, засовывает все это в сумку и идет к туннелю, по которому когда-то пролегала колея узкоколейки. Солнце, которое я видел из окна боинга компании JAT, следовавшего по маршруту Белград-Париж, тепло его, которое я чувствовал в самолете, согревало и туннель, по которому, на пути домой на Норвежскую 8 пробиралась Сенка. Тень ее увеличивалась, пока совсем не растворилась во тьме туннеля, и старушка начала приближаться к выходу с другой стороны, где какие-то дети, с милым гомоном, гоняли мяч, поднимая облачка пыли. Я же, летя на высоте десяти тысяч метров, чувствовал тепло солнца и думал о том, как все же вдохновенно мой отец выразился о смерти, сказав:

«Смерть, сынок — это непроверенный слух!»