Смерть как сон

Вогнутые холсты высотой в два с половиной метра были плотно пригнаны друг к другу и составляли почти законченную окружность, занимавшую все пространство огромного помещения. Масштаб картины сам по себе производил впечатление. А сюжет… На секунду почудилось, что я оказалась в одном из волшебных миров Толкиена – в чащобе близ сумрачного Мордора, где сквозь темные кроны не проглядывает солнце; где похожие на питонов корни деревьев торчат наружу и стараются обвить твои ноги, а к горлу тянутся упругие лианы; где живут своей жизнью вековые сказочные пни и ворох опавшей листвы прячет от глаз то, на что лучше бы и не смотреть вовсе.

И лишь одна оптимистичная деталь – юркий ручеек, бегущий между стволов, перекатываясь на редких валунах и лаская поникшие ивы. Так вот что Ленц имел в виду, когда говорил о возврате к прежней манере письма. Я зачарованно смотрела на фрагменты картины. Да, я ждала от Уитона нечто гораздо более абстрактное – в стиле всех его последних «полян».

А меня окружал пусть и волшебный, мрачный, но абсолютно живой лес. Казалось, стоит сделать шаг, и нога утонет в листве; протянуть руку – и с громким хрустом обломится сухая корявая ветка. А если выветрить из помещения сильный запах масляной краски, воздух мгновенно заполнится пряным ароматом густого подлеска.

Отсутствовал лишь один сегмент картины. На его месте и красовалась дыра, через которую я попала в этот сказочный мир. Этот сегмент был втянут внутрь круга, и перед ним стоял сейчас Уитон в своих белых перчатках и с длинной кистью в руке.

Уитон удивил меня почти столь же сильно, как и его творение. По фотографии трудно было судить о его телосложении, но мне казалось, что он довольно худощавый, даже субтильный человек. Как я ошибалась! Уитон лишь немногим уступал в росте долговязому Кайсеру. В глаза бросались жилистые, крепкие руки с большими ладонями и длинными пальцами. Лицо было словно вылепленным из камня, и бифокальные очки смотрелись на нем совершенно неуместно. На лоб ниспадали густые, с сильной проседью волосы. Чистая, удивительно гладкая кожа на лице. Передо мной стоял человек, достигший внутренней гармонии и пребывающий в состоянии печального покоя.

Но я знала, что это обманчивое впечатление.

– А вы, надо полагать, фотограф? – проговорил он, обращаясь ко мне.

И приветливо улыбнулся. Правда, в следующее мгновение лицо его вновь стало серьезным – он чуть удивленно уставился на Кайсера и Ленца. Те молчали, напряженно следя за реакцией Уитона на мое появление. И напрасно. Едва мы обменялись взглядами, как я сразу поняла – этот человек видит меня впервые в жизни.

– Да, сэр, – громко сказала я, прерывая немую сцену, невольно спровоцированную моими нынешними коллегами.

– Вы будете фотографировать меня или мою картину?

– Вашу картину.

– Что ж, приступайте. Надеюсь, эти фотографии пока не пойдут дальше кабинетов ФБР. Я не хочу, чтобы они появились в газетах до того, как работа будет закончена.

– Разумеется, – наконец очнулся Кайсер. – Насчет этого можете не сомневаться. Мы намерены соблюдать полную конфиденциальность.

Кайсер мельком глянул на меня, подтверждая, что разделяет мою уверенность – Роджер Уитон, знаменитый художник, уроженец Вермонта, обреченный на смерть от редкой болезни, не имел понятия, кто я такая. И на кого похожа. Я даже вздохнула с облегчением и только тут почувствовала, как здесь жарко. Кайсер давно снял пиджак, и на лбу у него выступила легкая испарина. Лишь Ленц не мог себе этого позволить, поскольку под его одеждой было спрятано записывающее устройство. Установив камеру, побывавшую со мной на Кайманах, я приступила к работе, неспешно перемещаясь от одного холста к другому. Я знала, что, как только мы покинем галерею, сюда вломится полиция и конфискует все, до чего только дотянется руками. Хотя вот эту картину, возможно, и не утащит. Я это знала, а Уитон еще нет. И мне вдруг стало стыдно перед ним. Уитон явно не имел отношения к преступлениям и честно отвечал на самые неудобные вопросы Кайсера и Ленца, но маховик запущен и ничего поделать уже нельзя.

Пока я фотографировала, а Кайсер и Ленц помалкивали, Уитон, воспользовавшись затянувшейся паузой, вернулся к своей работе. Он пододвинул стремянку к незаконченному сегменту картины, с трудом забрался на самый верх и стал наносить на полотно короткие, резкие мазки. Несколько раз в жизни мне доводилось находиться рядом с талантливыми творцами. И меня посещало при этом особое чувство. И сейчас, исподволь наблюдая за работой Уитона, я мучительно хотела направить на него объектив своей камеры. В конце концов желание стало непреодолимым, и я, еще не зная, как он на это отреагирует, сделала несколько снимков. Уитон заметил, что его снимают, но, похоже, не возражал. Я позабыла в ту минуту, что присутствую при допросе, и ощущала себя лишь фоторепортером. Минуты не прошло, как у меня закончилась пленка и пришлось лезть в барсетку за новой.