Смерть Хорна. Аккомпаниатор

Девушка решила сейчас же ехать в Берлин, чтобы встретиться с друзьями. Даллов попробовал отговорить ее. Он предлагал ей остаться на острове до завтра — его тронули ее слезы, поэтому хотелось провести с ней хотя бы еще ночь, но она снова и снова повторяла, что необходимо что-то предпринять.

— Не понимаю твоего равнодушия, — сказала она почти с ужасом.

— Я всего лишь официант, — возразил он.

— Ты живой человек, — загорячилась девушка. — Ты…

Перебив ее, Даллов дружелюбно сказал:

— А раньше я играл на пианино. Только это было давно.

Девушка решила, что он смеется над ней, поэтому сердито взглянула на него, но промолчала.

В полдень он отвел ее на пристань. Когда она уже купила билет, он в последний раз попытался задержать ее хотя бы еще на один день. Он опасался, что она может натворить в Берлине каких-нибудь глупостей, которые для нее плохо кончатся или будут иметь скверные последствия. А кроме того, ему была неприятна сама мысль, что эта толстушка бросает его как раз в тот момент, когда она его действительно заинтересовала. Она молча отклонила все его предложения. Даллов почувствовал, что она его презирает, однако это его скорее развеселило, и ему вновь захотелось переспать с ней.

За последнее время его отношения с коллегами заметно ухудшились. Поскольку его комнатушка находилась на чердаке того же дома, где размещался и ресторан, то его многочисленные приключения скрыть было невозможно, тем более что утром приходилось выводить очередную девушку на кухню к официантам и поварихам, чтобы не завтракать в своей крохотной комнате. Если поварихи ограничивались ехидными замечаниями и упреками, особенно когда девушки казались им слишком уж молоденькими, то двое официантов пожаловались шефу, обвинив Даллова в распутстве. Однажды хозяин ресторана вызвал Розе и Даллова к себе и смущенно попросил их вести себя поскромнее, но, так как оба отмалчивались, он их вскоре отпустил, не добившись никакого толка. Ни сплетни, ни упреки Даллова не беспокоили, однако ему было неприятно, что его ставят на одну доску с Йохеном Розе. Тем не менее он не спорил.

После этого разговора Даллов сделал лишь одно — написал Эльке, чтобы она не приезжала. Ему надоели ее уклончивые ответы, а главное, он боялся, что обозленные коллеги нарасскажут ей такого, чего бы ему совсем не хотелось. Он написал, будто ему негде приютить ее даже на одну ночь.

Третьего сентября позвонила Барбара Шлейдер и шутливым голосом сказала, что у них произошли перемены, но это, дескать, не телефонный разговор. В конце концов она соединила его с Сильвией, которая, собственно, и хотела поговорить с Далловом.

Сильвия сначала поинтересовалась, как он поживает, потом спросила, когда он вернется.

— Через месяц-другой, — ответил Даллов, — окончательно я еще не решил.

— И что собираешься делать?

— Боже мой, — сказал Даллов, — об этом я и не задумывался.

Она сказала, что ей срочно нужно с ним переговорить, и спросила, не сможет ли он ей подыскать ночлег на завтра.

— Моя кровать к твоим услугам, — сказал он.

Сильвия рассмеялась.

— Нет, — сказала она, — мне это не подходит. Мне нужна такая кровать, в которой можно выспаться.

Даллов пообещал все устроить и объяснил, как до него добраться.

К вечеру следующего дня она появилась в его ресторане. Даллов вручил ей адрес квартиры, где она сможет переночевать, и договорился о встрече, когда закончится смена.

Через несколько часов они сидели за столиком в опустевшем зале. Они пили вино, Сильвия подшучивала над его официантской «формой». Потом она спросила, не согласится ли он вернуться в университет доцентом.

Даллов удивился:

— Доцентом?

Сильвия кивнула:

— Причем лучше всего уже завтра вернуться в Лейпциг и немедленно приступить к работе.

— А Рёсслер согласен? — недоверчиво спросил Даллов.

Она улыбнулась, потом сказала:

— Не знаю. Мы его не спрашивали.

Даллов промолчал, ожидая объяснений.