Смерть Хорна. Аккомпаниатор

Наша связь продолжалась полгода. Два-три раза в месяц он приходил ко мне, и мы спали с ним. Потом он еще с полчаса лежал рядом. Мы курили, тихо переговаривались. Я присматривалась к нему. Все боялась, как бы не надоесть. Но заметила только, что он старается не глядеть на мои ноги и не трогать их.

Через несколько месяцев все кончилось так же неожиданно, как и началось. Июньским вечером он постучался ко мне. Я сидела за швейной машинкой, на кровати лежали куски материала, нитки. Когда он вошел, я хотела встать. Он усадил меня обратно. Я смотрела на него, а он стоял передо мной молча, держа руку на затылке, и глядел на машинку.

— Простите меня, Гертруда, — сказал он наконец, потом умолк; я ждала, чтобы он продолжил говорить, но ему было трудно подобрать слово; он даже не мог посмотреть мне в глаза. — Я поступил неправильно, — сказал он. — Я хорошо отношусь к вам, Гертруда, но это не любовь. И я знаю, что вы меня тоже не любите. Простите меня за то, что я вел себя как глупый мальчишка.

Он был спокоен. А я каждый день ожидала этого разговора с того январского вечера. Врасплох он меня не застал.

— Не думаю, что мы так уж сильно согрешили, — сказала я. — Во всяком случае, я не чувствую себя виноватой. Но вас я могу понять.

— Простите, пожалуйста, — повторил он неизменившимся голосом.

— Мне нечего вам прощать, — возразила я. — Ведь я взрослая женщина. Вы меня ни к чему не принуждали. Все, что я делала, было добровольно. А если уж вы виноваты, то и я виновата не меньше.

Но он лишь все тем же голосом повторил:

— Простите меня, Гертруда.

Потом он повернулся и, даже не взглянув на меня, пошел к двери. У меня затряслись руки.

— Мне нечего вам прощать, и вам нечего мне прощать, — сказала я, стараясь унять дрожь в голосе, — и я думаю, господь не посчитает большим грехом то, что два одиноких человека захотели поддержать друг друга в этом мире.

Он остановился, чтобы дослушать меня, потом проговорил:

— Спокойной ночи, Гертруда! — и вышел.

Я осталась сидеть у швейной машинки, поглаживая пестрые занавески, лежавшие у меня на коленях. Труда, Труда, сказала я себе, опять тебя бросили. Эта мысль почему-то рассмешила меня, и я улыбнулась.

Глава восьмая

— Я все сказал.

— Этого недостаточно.

— А теперь я хочу спать, покойник. Хочу уснуть и все забыть.

— Забыть? Как же, забудешь это!

— Почему вы не оставите нас в покое?

— А разве мы можем? И с какой стати?

— Да с такой, что мы не можем жить с мертвецами. С такой, что есть не только правда мертвых. Есть еще и правда живых.

— Но моя смерть?

— Это еще не вся правда.

— Если вы умолкнете, то возопиют камни.

— Тяжело с мертвецами. Тяжело.

— Вспоминай.

— Я устал.

— Дальше, мой мальчик. Дальше, дальше. Ты все должен вспомнить.

Томас

В последний день каникул Пауль пришел ко мне домой. Мы обедали, когда он позвонил. Брат открыл ему дверь. Отец спросил Пауля, зачем я ему нужен, потом пригласил за стол — подождать, пока я кончу есть. Отец принялся расспрашивать Пауля, и тому пришлось рассказывать, кто его родители и какую профессию он выбрал. Я чувствовал, что Пауль не нравится моим родителям. Они рассматривали его пристально и недоверчиво, тем более что он впервые пришел ко мне домой.

Мать дала ему миску с засыпанной сахаром смородиной, и Пауль начал, чавкая, есть ее. Отец отложил ложку и поглядел на Пауля с отвращением, но его это не смутило. Он даже ничего не заметил.

После обеда я ушел с Паулем на улицу.

— Поторапливайся, — говорил он, — я тебе кое-что покажу.

Он шагал быстро, я еле поспевал следом.

— А куда мы идем? — спросил я задыхаясь.

— Увидишь.

Мы миновали поселок и вышли из города. Вдруг Пауль остановился.

— Только никому ни слова. Ясно?

Я недоуменно кивнул, потом опять заторопился за ним, довольный тем, что Пауль позвал меня с собой, чтобы показать что-то интересное. Около рябины он подал мне знак остановиться.

— Погоди. Я сейчас.

Шмыгнув в кустарник, он скрылся среди ветвей. Некоторое время слышался хруст сучков под ногами, потом все стихло. Сквозь верхушки буков просвечивало солнце, от которого ярко вспыхивали алые гроздья рябины. Открыв перочинный ножик, я попробовал удержать его на кончике пальца, потом швырнул нож острием в мох.

Когда Пауль внезапно вырос рядом со мной, я испугался, так как совсем не слышал, как он подошел. В руке он держал толстенный сук, с которого ободрал кору.

— Все в порядке. Можно идти.

Я пошел следом. Кусты царапали мне ноги.

— Только не забудь: это я его нашел.