Смерть Ланде

— Ну, что ж, — сказал Ланде, — придется идти. Я пойду, если не достану денег, — не в том дело… Как вам будет стыдно потом! — скорбно и торжественно прибавил он.

И поднял попик сухенькую ручку.

— Идите, послушайте серьезно, идите отсюда!

— Батюшка, я не хотел вас обидеть! — вскрикнул Ланде.

— Идите, идите!

И было что-то такое холодное и непреклонное в его тихом ясном голосе, что Ланде ничего больше не сказал, опустил голову и вышел.

Слышно было, как старый попик подошел к калитке и наложил крюк.

XXII

Вечером Ланде сказал об этом матери. Она посмотрела на него с ненавистью дикой на старом добром лице и шипящим голосом сказала:

— Опять фокусы!.. Господи, да когда же это кончится, наконец!

Она встала и ушла от него с холодной и тупой злобой в душе, хлопнув дверью.

Ланде печально посмотрел ей вслед, взял фуражку и пошел к Шишмареву.

Маленький студент сидел один в маленькой комнате и пил чай за маленьким самоваром. Большая раскрытая книга лежала перед ним.

Увидев Ланде, он как-то нескладно встал и протянул руку.

— А, это ты… Здравствуй! Садись! Хочешь чаю? — резко, как будто не проговорил, а прокричал он.

— Нет, — сказал Ланде, — я пил чай… Получил письмо от Семенова.

— А!.. Что же он пишет?

— Ты сам прочти, — я этого не могу пересказать… — ответил Ланде.

Маленький студент долго и внимательно читал письмо.

— Да, бедняга! — вздохнул он, кончив, и, заложив обе руки в коротких рукавах тужурки между колен, потер их, точно ему стало холодно.

— Я хочу ехать к нему! — сказал Ланде.

— Зачем? — серьезно и внимательно спросил Шишмарев.

Его резкий голос произвел почему-то на Ланде такое впечатление, как будто он запустил ему куда-то в душу тонкий и твердый ножик.

— Что ж ты там можешь сделать? — повторил вопрос Шишмарев, пока Ланде собрался отвечать.

— Я не знаю, что я могу сделать… — ответил Ланде. — Я только чувствую, что надо ехать.

Шишмарев уже давно стал чуждаться Ланде: кротость его казалась маленькому студенту бессилием, неспособностью к борьбе. Иногда он чувствовал за этой кротостью что-то, что смутно его поражало: но он сторонился от этого и смотрел намеренно равнодушными глазами, как смотрел маленький студент на все, чего не понимал просто и ясно его резкий и жесткий ум.

Серьезным взглядом он посмотрел в лицо Ланде, еще глубже засунул между коленями широкие кисти рук и возразил.

— Не знаю… Ты так подчеркиваешь это «чувствую», точно здесь что-то мистическое… Что касается меня, то мне кажется, что своим приездом ты ровно ничему не поможешь. И сам измучишься, и его измучишь… Оставь лучше… зачем?

— Вот ты говоришь — зачем?.. — задумчиво ответил Ланде. — В этом вопросе уже заложена мысль, которая губит человека… Не надо спрашивать. Надо делать то, что чувствуешь. Это выше нас; прикладывая свою мерку, мы только убиваем душу…

Шишмарев резко пожал плечами, не вынимая рук.

— Какую там душу?.. — досадливо возразил он. — Оставь, пожалуйста… Должен же быть какой-нибудь критерий поступков… Раз ты хочешь ехать, то должен же ты себе уяснить, какая польза будет от этого.

Ланде печально вздохнул.

— Я не знаю… может, и никакой пользы не будет… — грустно проговорил он.

Шишмарев удивленно поднял брови.

— Так для чего же?

От его резкого голоса лампа как будто вздрагивала.

— Для чего? Для той правды, которую я чувствую и которая зовет меня! глубоким грудным звуком сказал Ланде.

— Опять эта правда!.. Может, скажешь, высшая правда! — с иронией спросил Шишмарев.

— Конечно, высшая, потому что выше уж ничего нет! — серьезно ответил Ланде.

Шишмарев не пожал, а рванул плечами.

— Высшая правда — одна, та, которую дает разум, мысль! — крикнул он. У нас нет ничего, кроме добытого мыслью понимания!

Ланде всплеснул руками.

— Что ты говоришь! Какое убожество, какая бедность жизни была бы, если это так!

Шишмарев вскочил и размахнул руками, отчего чуть не до ушей поднялись его узкие плечи.

— Как, убожество? По-моему, убожество это тешить себя сказками, заранее ставить пределы своей мысли!

— Она сама знает свои пределы… тихо возразил Ланде.

— Никаких пределов она не знает! — резко кричал Шишмарев. — Горизонты мысли беспредельны! Из того, что сейчас мы не знаем всего, вовсе не значит, что мы так никогда и не узнаем. Мысль так же беспредельна, как весь мир! как возможность!.. Как расширяется теория возможности, так расширяется и мысль… бесконечно!

— В пустоту? — мучительно спросил Ланде, широко открыв глаза.

— Да, в пустоту! — горячо и резко, еще резче, чем прежде, ответил Шишмарев.

— Но ведь это ужас!

— Ну и пусть ужас… Я сам знаю, что куда легче убаюкивать себя золотой мечтой о единой всеобъединяющей душе мира и тому подобное! Но, что касается меня, я предпочту пустоту той правде, которая только потому и правда, что с ней легко и приятно жить. Ххм!.. — Он замолчал и весь дергался от возбуждения, глубоко засунув красные кисти рук в карманы тужурки и перебирая там пальцами быстро и беспокойно.