Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой

«Утром просыпаешься, молишься, завтракаешь, и хочется пошутить. Не спеша. Потянуться, зевнуть и спросить: «Ну, и что вчера Шкаликов учудил?» — или: «Как там Мишка Ефремов?» Незаметно втянуться в узнаваемые подробности, пристроиться за трельяжем, наблюдая легкий макияж, зевнуть, чтобы услышать: «Просыпайся и иди в мастерскую. Иди-иди работай, художник», — и пошутить… Чтобы поймать в зеркале твои сердитые глаза, готовые брызнуть мне в самое сердце — от смеха. Ах, как не вовремя — ведь ты спешишь на репетицию, и нога твоя меня сводит с ума, и рука на ноге, и губы, вытягивающиеся к губной помаде, я скребу пальчиком по твоей шее, ты прижимаешь к губам указательный пальчик: «Вечером». Ах, какой мучительный день до самого вечера! Это ж сколько всего придется делать, а сколько не придется — именно потому, что «вечером»…

Вчера, разговаривая с Гогеном по телефону, придумал, что настоящему мужику мало иметь готовое завещание, необходимо, чтобы в случае кончины люди, войдя в комнату усопшего, на столе обнаружили готовый мемориальный фильм. Чтобы не потом, после смерти, какие-то малозначащие в жизни усопшего люди рассуждали о глубине его проникновения в сокровенное, а кто-то в кадре пускал слезу, а кто-то с камерой на бюджетные средства бродил по указанным улочкам, нет, чтобы с ходу на бетамаксе был уже готовый фильм….

Я придумал, что в своем фильме я и разу не должен быть трезвым и глубокомысленным, а всего-то и нужно, чтобы собрать кассеты моих друзей и записать только пьянь, кураж и глупость. Деньги, сэкономленные автором, перевести в вытрезвитель № 15. Правда — вещь более волшебная, чем деликатность. И хоть это не вся правда, но ведь подлинную кассету у Бога не выпросишь…

Леночку на велосипеде я вчера так и не увидел. Я не в претензии. Леночка на велосипеде — эзотерическое знание. Леночка на велосипеде спасала мир. А Господь раздумал его спасать, потому и спрятал от всех, как она носилась по дорожкам средней полосы России, потому что у того, кто это видел, разница между красотой и духом совершенно стиралась. Я это видел. Я знал, что разницы нет и можно жить вечно. Я даже забывал страхе, что мы с Леночкой просто совпадали по времени — что в мое земное просто попал кусочек ее небесного. Мол, так надо. Сережа, лови мгновение! Я думал, что уловил его навсегда. На эту жизнь и на ту. Дудки! Ты был И есть, Сережа, счастливый человек: тебе разом показали и землю, и небо, да с какой любовью.

— Я с тобой, Сережа.

— И я с тобой, Леночка.

— Не ной и выздоравливай. Земное время — тоже счастье. Тяжело без меня?

— Да, очень. Я не могу без тебя.

— Научись.

— Сколько же мне учиться.

— Все оставшееся время.

— Поговори со мной.

— Я много не могу. Чуть-чуть. Сережа?

— Да.

— Сереженька?

— Я слышу, Лена, ну еще чуть-чуть…

Вот и все, тишина, тикают над кроватью часы. Дуська с мурлыканьем вошла в комнату, трется о мои ноги. Развалиласьна ковре и колышет задницей. Весна. Пора давать контрасекс…»

Есть ли большее горе, чем счастье великой любви? Ее подчас невозможно вынести. И без нее — край.

ГЛАВА 23

Создан такой документальный телевизионный сериал — «Тайные знаки». Каждая его серия посвящена историческому персонажу, чья судьба носит какой-то необычный, мистический характер. Одна из серий называется — «Погибнуть, чтобы спастись». Это о Лене Майоровой. Автор говорит о ее красоте, таланте, успешности. О головокружительной карьере, невероятной востребованности в кино и театре, сверхудачном браке и о страдальческом восприятии действительности. «Она точно ненавидела эту жизнь, как будто безжалостно мстила самой себе, перебирая разные способы наказания и в конце концов выбрала самый странный и самый жестокий». По этому кругу ходят очень многие люди, привлеченные пламенем ее ухода. Я с первой строки пишу о том, что все было наоборот. Она любила жизнь, как максималистка, не прощая ей разочарований. Ничего головокружительного не было в том, что уникальная актриса была замечена. Но она не была востребована в той степени, на какую не могла не рассчитывать. Более того, она стала свидетельницей краха кино, да и театра тоже. Ее полюбил необычный человек, их связь была неразрывной, они могли бы до естественного конца полноценной жизни говорить лишь о любви, если бы эта жизнь не разрушала стены их укрытия. Если бы они не шли друг к другу с надорванными сердцами и нервами в клочья. Сергей был в большей степени созерцателем, а Елене нужен был воздух не из кислородной подушки. Ей мог временами казаться тюрьмой и любимый дом, и брак, разрушить который невозможно, ибо это предательство. И родной театр, сцена которого омыта ее горючими слезами, с режиссером, не спускающим глаз: шаг вправо, шаг влево считаются побегом. Ей хорошо было за границей, но она должна была мчаться в Москву, чтобы работать. Навязчивые идеи чеховских «Трех сестер»: в Москву и работать. Она любила жизнь, но переставала любить себя в интерьере разрушенной гармонии. Примерно так и выглядели ее портреты кисти Шерстюка. Он умел все видеть, только выводы оставлял для своего дневника.