Смерть лорда Байрона

А в последние дни он волновался особенно. В Англии был объявлен сбор средств, но деньги не приходили и было видно по всему, что заем проходит весьма туго. Видимо, давнишние слова Питта: "Я не буду рассуждать с тем человеком, который не понимает, что интересы Англии требуют неприкосновенности Отоманской империи" - весили все еще больше, чем все брошюры о национальном освобождении и марсельеза, переведенная на греческий язык.

- Если так будет продолжаться, - подумал Байрон с злой насмешкой над самим собой, - Греция так и останется в оковах.

И вот он вспомнил о том письме, которое пришло месяца два тому назад. Письмо было короткое, но сильное. Один из его друзей настоятельно просил Байрона не уезжать из Кефалонии без серьезных предосторожностей. Он прочитал письмо и легко бросил его на стол.

- Поздно, - сказал он окружающим друзьям. - Это то же, что остерегаться женщины, на которой ты уже женился.

За окном его двухэтажного дома было серое, обвислое, как отсыревший потолок, небо, черные кусты жасмина и очень ровная, несмотря на резкий ветер, вода залива.

Он сидел за письменным столом, просматривал бумаги и думал, что теперь уже все равно.

В этот ненастный, дождливый день 9 апреля 1824 года Байрон получил сообщение, что греческий заем в Англии дал два с половиной миллиона.

II

Все, что произошло затем, было неожиданно и нелепо. С письмом в руках он вошел в комнату графа Гамбы.

- Два с половиной миллиона, - сказал он. - На это уже можно кое-что устроить.

Затем, бегая по комнате, он стал перечислять, загибая пальцы, что можно сделать на эти деньги.

- Купить хороших дальнобойных пушек, организовать небольшую, но крепкую артиллерию и целый пехотный корпус.

- Пехотный корпус! - крикнул он вдруг, останавливаясь посредине комнаты. - Две тысячи человек, вооруженных ружьями Конгрева!

Потом он вернулся к мысли, которая сильно занимала его с прибытия в Грецию.

- Прежде всего, - сказал он, - надо было предпринять осаду какого-нибудь небольшого турецкого городка или крепости. Это сразу подняло бы Грецию в глазах Европы и деньги потекли бы золотым дождем. Как-никак, а континент на стороне Греции, несмотря на все афоризмы Питта и Меттерниха. Очень было бы хорошо, чтобы привлечь внимание Европы, начать издание какого-нибудь журнала, посвященного освобождению Греции. На трех или четырех языках мира сразу.

- Например, - сказал Гамба, уже знавший кое-что об издательских планах Байрона, - "Греческий телеграф".

Байрон отрицательно покачал головой. Мысль о газете мучила его, и он носился с ней, пожалуй, не меньше, чем с планами о боевом судне или осаде турецкого города.

- Из этого дела, - сказал он задумчиво, - ничего не получится. Правда, он дал деньги - и немалые - на подобное же издание, но в успех его мало верит. Причины? - они ясны для него! Всякое бесцензурное издание в Греции обречено на скорую гибель уж потому, что его некому будет одергивать. В Греции еще нет общественного мнения. Свобода превратится в свою противоположность.

Гамба смотрел на него, утвердительно качал головой и думал, что здоровье его друга совсем не так плохо, как его хотят представить. У него очень крепкая голова, если он в этом аду не потерял еще ни бодрости логично мыслить, ни способности правильно расценивать свои и чужие поступки. Бесцензурная газета на греческом архипелаге, где о культуре говорят только тысячелетние развалины да мраморные обломки, выкопанные из земли! Газета на трех или четырех языках в стране, где толком не знают одного! Действительно, черт знает что. Но Байрон вдруг прервал самого себя.

- Газета на трех языках, - сказал он тихо, думая совсем о чем-то другом, - это хорошо звучит, друг мой. Но мне пока не до газеты. Земляные работы находятся в безобразном состоянии, бастион - старая развалина, достаточно двух-трех полевых орудий и мы все взлетим на воздух. Накануне предполагаемой осады начинают проверять полковые списки, и вот оказывается, что половина солдат числится только на бумаге. Почему? Я понял все только, как посмотрел на откормленную рожу командующего. Командиры получают деньги за бумажные головы, а я сижу и жду, когда из Англии прибудут пушки.

Он засмеялся и ударил Гамбу по плечу.

- Впрочем, нет, дорогой, - сказал он лукаво, - я не только жду, я кое-что и делаю. Один из наших пиротехников, уезжая, поручил мне распространить между солдатами библию на новогреческом языке, и я охотно взялся за это дело. Очень хорошая бумага и переплет. Когда зайдете ко мне, я вам покажу их. Двадцать штук еще лежит в моем кабинете.

Гамба взглянул на него с опаской. Лицо Байрона было желтое и левая сторона рта время от времени подергивалась, как в припадке. В сущности, и в этом не было ничего страшного, он видел, с какими лицами разговаривают о здешних порядках прирожденные греки, но Гамба все-таки встревожился. Он подошел к окну и отдернул штору. Дождя еще не было, но сырое небо спускалось все ниже.

- Если бы не дождь, - сказал Гамба, смотря на воду залива, - я предложил бы вам съездить в оливковую рощу, но погода такая... - Он ждал, что скажет Байрон.