Смерть лорда Эджвера

Я решил, что если бы объектом такой пародии был я, то она не доставила бы мне никакого удовольствия. Конечно, я бы скрыл раздражение, но был бы очень недоволен. Надо обладать поистине безграничной широтой взглядов и неистощимым чувством юмора, чтобы веселиться, глядя на столь безжалостное разоблачение.

Едва я успел прийти к такому выводу, как изумительный, хрипловатый смех, звучащий со сцены, эхом отозвался позади меня.

Я резко повернулся. Прямо за мной, подавшись вперед, сидела леди Эджвер, больше известная как Сильвия Уилкинсон — предмет происходившего на сцене.

Мне сразу же стало ясно, что я ошибся в своих выводах. В ее глазах сияло выражение удовольствия и восторга, прелестные губы дрожали от смеха.

Когда «имитация» закончилась, она громко зааплодировала, повернувшись к своему спутнику, высокому и красивому, как греческий бог, чье лицо было мне знакомо больше по экрану, чем по сцене. Это был Брайан Мартин, самый популярный в то время киноактер, снимавшийся с Сильвией Уилкинсон в нескольких фильмах.

— По-моему, потрясающе! — сказала леди Эджвер. Он рассмеялся.

— Сильвия, ты и впрямь в восторге.

— Но ведь она! просто молодец! И намного лучше, чем я думала!

Шутливого ответа Брайана Мартина я не расслышал. Карлотта Адамс перешла к следующей имитации.

А то, что случилось позднее, я всегда буду считать очень интересным совпадением.

После театра Пуаро и я отправились ужинать в «Савой».

Неподалеку от нашего столика сидели леди Эджвер, Брайан и двое незнакомых мне людей. Я указал на них Пуаро, и в этот момент к пустовавшему соседнему столику подошла и заняла свои места еще одна пара. Лицо женщины было мне знакомо, но, как ни странно, я несколько мгновений не мог сообразить, кто она.

И вдруг я понял, что это Карлотта Адамс! Мужчины я не знал. Он был хорошо одет, с жизнерадостным, но каким-то бесцветным лицом. Я таких недолюбливаю.

Карлотта Адамс была одета в очень простое черное платье. Ее лицо было незапоминающимся — одним из тех подвижных, живых лиц, которые почти все время кого-то изображают. Оно легко принимало чужие черты, но своих, узнаваемых, у него не было.

Я поделился своими наблюдениями с Пуаро. Он внимательно выслушал меня, и, склонив к плечу свою яйцевидную голову, цепким взглядом охватил два столика, к которым я привлек его внимание.

— Стало быть, это и есть леди Эджвер? Да-да, припоминаю, я видел ее на сцене. Она belle femme[2].

— И хорошая актриса.

— Возможно.

— Вы в этом не уверены?

— Видите ли, мой друг, все зависит от обстоятельств. Если она играет главную роль в пьесе и все действие вращается вокруг нее, тогда она играет хорошо. Но я сомневаюсь, что она может сыграть как надо маленькую роль или даже то, что называют характерной ролью. Пьеса должна быть написана о ней и для нее. Мне кажется, что она принадлежит к тем женщинам, которых интересуют только они сами.

Он помолчал и неожиданно добавил:

— Таких людей всю жизнь караулит несчастье.

— Несчастье? — удивленно переспросил я.

— Кажется, я удивил вас, mon ami[3]. Да, несчастье. Потому что такая женщина видит только одно — себя. Она не замечает горя и бед, которые ее окружают, тех противоборствующих идей и поступков, которые составляют жизнь. Нет, они видят только свою дорогу. Поэтому рано или поздно их постигает несчастье.

Мне стало интересно. Честно говоря, я бы до такого вряд ли додумался.

— Ну а другая? — спросил я.

— Мисс Адамс?

Пуаро перевел взгляд на ее столик.

— А что бы вы хотели о ней услышать? — улыбаясь, спросил он.

— Только то, что вы о ней думаете.

— А разве я сегодня вечером играю роль прорицательницы, которая гадает по ладони и рассказывает, кто есть кто?

— Но у вас это получается лучше, чем у кого-либо другого, — возразил я.

— Как мило, что вы верите в меня, Гастингс. Я тронут. Но разве вам неизвестно, что каждый из нас — загадка, клубок противоположных страстей, желаний и склонностей. Mais oui, c'est vrai.[4] Мы делаем свои маленькие выводы и в девяти случаях из десяти оказываемся не правы.

— Только не Эркюль Пуаро, — сказал я, улыбаясь.

— Даже Эркюль Пуаро! О, я отлично знаю, что вы всегда считали меня тщеславным, но, уверяю вас, я человек скромный.

Я рассмеялся.

— Вы — скромный!

— Совершенно верно. Правда, должен сознаться, что своими усами я действительно немного горжусь. Ничего подобного им я в Лондоне не видал.

— В этом отношении, — сухо отозвался я, — вы можете быть совершенно спокойны. Вторых таких нет. Итак, вы не рискуете вынести суждение о Карлотте Адамс?

— Elle est artiste[5], — просто ответил Пуаро. — Этим все сказано, не так ли?

— Однако вы не считаете, что ее подстерегает опасность?

— Она нас всех подстерегает, — сурово сказал Пуаро. — Несчастье всегда терпеливо ждет своего часа. А что касается вашего вопроса, то скорее всего мисс Адамс ждет удача. Вы, конечно, заметили, что она еврейка?

Я этого не заметил, но теперь, после слов Пуаро, я увидел, что в ее лице действительно есть что-то семитское. Пуаро кивнул.