Смерть машиниста

— Нет, почему же, — сказала женщина. — Товарищ выполняет свой служебный долг. Другое дело, что работа ваша несколько затянулась… елки-палки, — повторила она за Ермаковым. — Вот у вас уже и люди умирают на следствии. Ну что ж, найдем способ решить^- этот вопрос.

— Пожалуйста, — отвечал Ермаков, — ищите способ.

— Я-то полагала, что мы с вами сможем договориться в этом кабинете…

— Да нет, договориться со мной трудно. Разве что отстранить от исполнения обязанностей, это, наверное, еще можно, если постараться. Но пока вы этого добьетесь, я успею закончить следствие. До свидания.

Все трое, сидевшие по ту сторону стола, молчали. Они пока не знали, как реагировать. Ермаков повернулся и неспешно пошел к двери. И, уже взявшись за ручку, напомнил:

— Насчет гостиницы! Не забудьте, пожалуйста!

Своего бывшего соседа он нашел в отдельном номере. В подтяжках и приспущенном галстуке Малинин поднялся из-за стола.

— Пожалуйста, проходи.

— Как видишь, я еще здесь.

— Да-да.

— Неплохо устроился. И холодильник.

— Можешь выпить минеральной.

— С удовольствием.

Ермаков выпил. Достал из кармана газету, спросил:

— Твоя?

— Моя.

— Что ж ты молчал? Из скромности?

— Да, я скромный.

— Сейчас почитаем.

Он сел в кресло и, развернув газету, начал читать. Потом снова поднял голову:

— И сколько же за такую платят, интересно? Рублей сорок-пятьдесят?

— Да, примерно. Еще минеральной?

Ермаков не ответил, все сидел в кресле, нога на ногу, разглядывая Малинина.

— Я вот не понимаю психологии людей, которые пишут не то, что думают, — проговорил он наконец.

— Вот как.

— Да. Или то, о чем им недосуг подумать. Ну, если б, допустим, тебе угрожала голодная смерть. Или был бы ты стариком каким-нибудь несчастным, перестрадавшим, пуганным-перепуганным… А то вон в цветущем возрасте, здоровый, обеспеченный… И неглупый.

— А тебе не приходит в голову, — отозвался Малинин, — что такие статьи пишутся из принципиальных соображений? Или из принципиальных соображений работают только следователи? Так вот, дорогой мой! Я не пишу судебных очерков. И не занимаюсь разоблачениями…

Он помолчал. Отошел к окну, вернулся.

— И этой статьей я горжусь, если хочешь знать. Я написал ее по велению совести, прошу прощения за громкие слова. И я бы, может, еще подумал, писать ее или нет, я ленивый человек, и это не моя тема. Но я встретил тебя… Одни великий писатель хорошо сказал, что прокуроров у нас достаточно, а вот защитников!.. Да если просто старуха мать получит хорошую пенсию за героя-сына, а вдове дадут хорошую квартиру, ради одного этого стоит писать такие статьи! Вот я тебе все объяснил…

И Малинин сам налил Ермакову еще минеральной.

Он стоял возле кресла, глядя на бывшего соседа сверху. И тот поднялся навстречу, они оказались лицом к лицу.

— Вот такие, как ты, и есть главное зло! — тихо проговорил Ермаков. — Вы своими баснями морочите людям голову, создаете превратную картину жизни. Отучаете работать, уважать законы…

— А ты что же, всерьез считаешь, что жизнь изменится к лучшему, если действовать такими сильными средствами? — усмехнулся Малинин.

— Да, — отвечал Ермаков. — Да! И сильными в том числе.

Он хотел еще что-то сказать, но передумал или не нашел слов. Они с Малининым все Стояли лицом к лицу, и было мгновение, когда казалось — они кинутся друг на друга. И тут Ермаков сделал шаг назад. И еще шаг.

— Ну-ну, спокойно, — сказал он. — Спокойно! — Погрозил пальцем самому себе и пошел к двери.

— Я тебя оторвал от работы?

— Ничего.

— Как дома-то?

— Что? Дома как? Нормально.

— Когда в рейс?

— Сегодня в ночь.

— Вот здесь, пожалуйста, распишись.

— Где?

— Вот, вверху. Ты даешь подписку об ответственности за дачу ложных показаний. Статья сто восемьдесят первая.

Ермаков протянул бланк. Губкин расписался.

Они сидели в кабинете начальника депо.

Ермаков спросил официальным тоном:

— Что можете сообщить следствию о происшествии на шестьдесят третьем километре Кашинского пути?

— Мы увидели платформы, — отвечал Губкин. — Тимонии мне крикнул: «Прыгай». Применил экстренное торможение. Я прыгнул.

— Экстренное торможение сработало?

— Сработало.

— Минуточку. Я спрашиваю… Слушайте внимательно мой вопрос, Губкин. Экстренное торможение сработало?

— Сработало.

Он был абсолютно спокоен. Сидел напротив, смотрел на Ермакова. Смотрел и ждал — весь внимание.

— Результаты расшифровки скоростемерной ленты, однако, ясно указывают па недостаточное падение скорости при экстренном торможении, примененном машинистом Тимониным… Чем вы можете это объяснить?

Губкин лишь пожал плечами.

— Не допускаете ли вы, что недостаточная эффективность торможения могла быть вызвана какой-либо неисправностью? Например, утечкой воздуха в компрессоре?

— Не допускаю, — сказал Губкин.

— Что с тобой, Губкин?

— Ничего.

— Что ты мне тут поешь? Ты же мне на скамейке другое говорил!

— На какой скамейке? А, на скамейке! Так это я тогда чего-то пел. Пьяный был.

— Послушай, может, тебя кто припугнул?

— Меня? Кто? Кто припугнул?

Что-то мелькнуло в глазах Губкина, какое-то новое выражение. Тут «кузнечик», пожалуй, выдал себя, приоткрылся на мгновение.

Пришлось начинать все сначала.