Смерть мастера Лоренцо Барди и другие рассказы

Всякий раз, когда он мне об этом рассказывал, я бледнел от страха при мысли о том, что во время его отсутствия оружие может оказаться в руках у больной. Меня все чаще посещало чувство – поначалу робко и неуверенно, но с каждым разом все сильнее и настойчивее – что это было бы наилучшим выходом для них обоих и что я избран самой судьбой, чтобы помочь этим несчастным. Сейчас, конечно, я понимаю, что совершил преступление, не подавив в себе это чувство. Ибо какое имеет право молодой самонадеянный глупец вмешиваться своими непродуманными действиями в судьбу двух людей, в чьей прежней совместной жизни он не принимал никакого участия, чьи скрытые помыслы и тайные желания ему оказалось не по силам отгадать.

Но в то время я был еще слишком молод и неопытен и напичкан неверно усвоенными понятиями и незрелыми идеями, а мой бедный друг внушал мне такую жалость! ему едва исполнилось тридцать, но у него уже были седые волосы!

Вот такими были те двое, о которых я хочу вам рассказать. Оба русские, и он, и она – я, кажется, уже это говорил? Нет? С французами они почти не общались, да и наших соотечественников я не встречал у них ни разу. Порой у меня складывалось ощущение, что их намеренно избегают. Однажды мне кто-то сказал, что мой приятель выдал полиции одного русского студента и вообще был агентом российского правительства. Но я не слишком-то доверял историям подобного рода, которые рассказывают о многих из моих соотечественников, по тем или иным причинам живущих за границей; эти романтические сплетни почти все на одно лицо.

А сейчас я расскажу вам о том дне, когда я стал преступником. Ибо я совершил преступление. – И о зеленой китайской вазе с покрытыми красной чешуей драконами, на которую денно и нощно был устремлен призывный и нежный взгляд молодой парализованной женщины. – Пересказывая вам события того дня, в которых я, признаюсь, сыграл весьма неблаговидную роль, я делаю это без тени стыда и раскаяния, потому что все это уже далеко в прошлом, и сегодня я знаю, что вина лежит не на мне, а на том злополучном заблуждении, той нелепой и безрассудной мысли, будто сама судьба призвала меня положить конец страданиям больной и ее несчастного супруга недрогнущей рукой врача. Ибо именно в тот день это чувство охватило меня с такой силой, как никогда ранее, ибо молодая женщина провела очень тяжелую ночь, в течение которой ни один из нас троих не сомкнул глаз. Лишь под утро ей немного полегчало; ее смертельно усталый муж отправился на работу, а она осталась лежать в своем кресле-коляске. Я сидел напротив, но сегодня я уже не помню, что послужило ей поводом к рассказу о своей юности и годах, проведенных ею в Цюрихе. «Не хотите ли взглянуть на мою старую фотографию?» – спросила она, я с жаром подтвердил, что хочу, и после некоторого размышления она произнесла абсолютно спокойным и безразличным тоном: «Принесите мне ту зеленую вазу с камина.» Она проговорила эти слова с полнейшим спокойствием, но у меня внутри все загорелось, я ощутил дрожь в коленях и в ту же секунду понял, что это и был тот безуспешно разыскиваемый тайник, где она прятала оружие. Сделав над собой усилие, я встал, сходил за вазой и принялся выкладывать ее содержимое на стол. Я действовал, словно во сне. Сверху лежали письмо и две ленты – розовая и светло-зеленая; под ними веер, увядший букет и, наконец, фотографии. На двух из них была изображена она сама, еще на одной – молодой человек с умным взглядом и приятными чертами лица; «Это мой друг Саша», – сказала она, и я понял без слов, что его уже нет в живых. Там же лежала фотография ее мужа, которая уже была мне знакома: на ней он был снят в кругу своих товарищей по учебе; среди них я нашел и себя, с длинным студенческим чубуком в зубах, придававшим мне несколько комичный вид. И уже в самом низу лежал футляр с пистолетом.

Когда я вынимал футляр из вазы, у меня дрожали руки, ибо я знал, что пришло время действовать, и ничуть не сомневался в том, что мои действия оправданны. Я хотел, я был обязан вложить в руку больной женщины оружие, и пусть недалекие люди называют этот поступок «убийством» и привлекают меня к ответственности. Пусть другим не хватает смелости – мне ее не занимать, и я окажу этим двоим неоценимую услугу. Мне невольно вспомнились слова, вычеканенные на одной старинной французской медали: «pour avoir bien servi»[2]. При мысли о том благодеянии, которое я собирался оказать своему несчастному другу, у меня потеплело на душе, и тут же, как нарочно, раздался ее голос: «Подайте мне футляр, будьте так любезны!» – произнесла она все тем же бесстрастным и спокойным тоном. Я собрался с духом и выпалил: «Я сам его открою, сударыня!»