Смерть Мэйна

— Да, — пробормотала голубка и поднялась со стула со словами: — Вы меня извините, но мне нужно написать письмо.

— Конечно, моя дорогая, — ответил Ганджен, когда мы оба встали.

Направляясь к двери, Энид прошла мимо мужа совсем рядом. Его носик над крашеными усами дернулся, и глаза закатились в потешном экстазе.

— Что за чарующие духи, моя дорогая! — вскричал он. — Что за небесный аромат! Что за песнь для обоняния! У них есть название?

— Да. — Она остановилась в дверях, но не обернулась.

— Какое же?

— Desir du Coeur, — ответила она через плечо и исчезла. Бруно Ганджен глянул на меня и хихикнул.

Я сел и вновь спросил, что он знает о Джеффри Мэйне.

— Все, и не менее того, — заверил он меня. — Вот уже дюжину лет, с тех пор как ему исполнилось восемнадцать, он оставался моим правым глазом, моей правой рукой.

— Что он был за человек?

Бруно Ганджен продемонстрировал мне розовые ладошки.

— А что за человек любой другой? — осведомился он поверх них.

Я понятия не имел, о чем он толкует, а потому промолчал, выжидая.

— Я вам скажу, — начал наконец Ганджен. — Для моего дела у Джеффри были и верный глаз, и вкус. Нет человека, кроме меня самого, чье мнение в этих вопросах я предпочел бы мнению Джеффри. И он был честным, имейте в виду! И пусть то, что я скажу дальше, не обманет вас. У Джеффри были ключи ко всем моим замкам, и так оно продолжалось бы во веки веков, останься он жив.

Но есть одно «но». В личной жизни единственно справедливым именем ему было бы «негодяй». Он пил, он играл, он путался с девками, он пускал деньги на ветер — Бог мой, как он кутил! И во всем этом, в пьянках и девках, игре и мотовстве, он был крайне неразборчив. Об умеренности он и не слыхивал. От его наследства, от приданого его жены — тысяч пятьдесят, если не больше — и следа не осталось. К счастью, он был застрахован, а то его жена вовсе осталась бы без гроша. О, этот парень был истинный Гелиогабал[2]!

Когда я уходил, Бруно Ганджен проводил меня до дверей. Я пожелал ему спокойной ночи и побрел по усыпанной гравием дорожке к тому месту, где оставил машину. Ночь стояла ясная, темная, безлунная. Высокая изгородь черной стеной окружала жилище Гандженов. Слева на фоне изгороди виднелась едва заметная дыра во мраке — темно-серый овал, размером с человеческое лицо.

Я сел в машину, завел мотор и отъехал. У первого же перекрестка я завернул за угол, оставил машину и вернулся к дому Ганджена пешком. Овал с лицо величиной заинтересовал меня.

Дойдя до угла, я увидел, что от дома Ганджена в мою сторону направляется женщина. Тень стены скрывала меня. Я осторожно попятился, пока не добрался до ворот с выступающими кирпичными опорами, между которыми я и забился.

Женщина пересекла улицу и пошла по проезжей части к трамвайной линии. Кроме того, что это женщина, я ничего не мог разглядеть. Может быть, она шла от Ганджена, а может, и нет. Может, это ее лицо я видел у изгороди, а может, не ее. Хоть монетку бросай. Я решил для себя «да» и двинулся следом.

Конечным пунктом оказалась аптека возле трамвайной линии. Там ей нужен был телефон. Она просидела за ним минут десять. Я не заходил в аптеку, чтобы подслушать беседу, а остался на другой стороне улицы, удовлетворившись хорошим обзором. Девица была лет двадцати пяти, плотного сложения, среднего роста, со светло-серыми глазами (и небольшими мешками под ними), широким носом и выпяченной нижней губой. Шляпки на каштановых волосах не было. Фигуру скрывал длинный синий плащ.

Я проследил за ней от аптеки до жилища Гандженов. Вошла она через заднюю дверь.

Вероятно, служанка, но не та, что открывала мне дверь в начале вечера.

Я вернулся к машине и поехал в центр, в агентство.

— Дик Фоли чем-нибудь занят? — спросил я Фиска. Тот дежурит в детективном агентстве «Континентал» по ночам.

— Нет. Слыхал про парня, которому оперировали шею?

При малейшем поощрении Фиск готов выдать без остановки дюжину историй, поэтому я сказал:

— Да. Свяжись с Диком и сообщи, что есть работа по слежке, в Вествуд-парке. Пусть начнет с завтрашнего утра.

Через Фиска я передал Дику адрес Ганджена и описание девицы, которая звонила из аптеки. Затем я заверил дежурного, что уже слыхал историю о придурке по кличке Опиум, равно как и другую, о том, что старик сказал жене в день золотой свадьбы, и прежде, чем он сумел припомнить еще одну, ретировался в свой кабинет. Там я составил и зашифровал телеграмму в наше лос-анджелесское отделение с просьбой покопаться в обстоятельствах последнего визита Мэйна в этот город.

На следующее утро ко мне заглянули Хэкен и Бегг, и я изложил им версию Ганджена относительно двадцати тысяч наличными. По словам полицейских, местный дятел настучал им, что Шустрик Даль — громила, подвизавшийся на ниве налетов, — со дня смерти Мэйна сорит деньгами.

— Мы его пока не взяли, — сообщил Хэкен. — Найти не можем; правда, на девчонку его вышли. Конечно, он и в другом месте мог капустой разжиться.