Смерть меня подождет

А я, бесконечно обрадованный, стою с близнецами на руках и слежу за женщиной.

-- Здравствуй! -- глуховато бросает она и, чуть задохнувшись от последних шагов, кидается ко мне с сердитым возгласом:

-- Ты разве не был отцом, как держишь детей? Откуда взялся?

Она забирает у меня близнецов, и те мгновенно умолкают. Настает такая благодатная тишина, делается так легко на душе, что даже хочется рассмеяться. Несколько секунд мы молча глядим друг на друга.

-- Ты скорее корми их, а я схожу за водою, чай вскипячу, потом рассказывать буду, -- наконец смущенно выговариваю я.

Женщина молода, смугла до черноты, в полном расцвете сил. Чуточку плоское, крупное, но красивое лицо с высоким лбом и свежими, слегка припухшими губами озарено какой-то мыслью, на нем ни капельки смущения. Черные бусинки глаз, выглядывающие из-под тяжелых век, кажется, не выражают ни восторга, ни удивления, в них светится ум.

Какое-то необъяснимое, но поразительное сходство с окружающей природой живет в этой женщине, и можно безошибочно сказать, что она родилась где-то здесь в скупых горах, обездоленных ветрами, в чахлых лесах, распластавшихся облезлой шкурой по дну широких долин, сбегающих к Зее.

Она по-девичьи свежа, по-матерински заботлива и, видимо, по-человечески добра.

-- Неси воды, чай пить надо, -- спокойно приказывает она, усаживаясь, как гусыня, на землю и укладывая малышей на коленях.

Она долго целует детей в крохотные губки, в заплаканные глаза, прикладывает к губам их розовые и мягкие детские пятки. "Вот, оказывается, что им нужно!" -- думаю я. А буяны, почувствовав близость матери, ее ласку, потешно гукают и от удовольствия пускают пузыри.

Я с наслаждением наблюдаю эту нежную картину. Впервые за много лет общения с эвенками я оказался свидетелем таких страстных излияний материнского чувства. Мне ни разу не приходилось видеть, чтобы женщины этого племени целовали своих детей. И вдруг такая картина! Очевидно, это пришло к ним с новой жизнью.

Мать привычными движениями высвободила из платья налитые, тугие груди, и близнецы, приникнув к ним, начали сосать, аппетитно причмокивая влажными губами. Только теперь, при этом соединении с сыновьями, на лице матери появилось выражение блаженства, ее взгляд потеплел и засветился.

Я отправился искать воду. Огненный диск солнца уже скатился по прозрачной синеве неба к краю земли, но было еще душно и жарко.

Когда я вернулся на поляну, крикуны уже спали под ситцевым пологом, заботливо натянутым матерью. Горел костер. Олени ушли кормиться. Мать сидела у костра, чинила детскую рубашонку. Поджидая, когда вскипит чай, мы разговорились.

-- Ты спрашиваешь, как меня зовут? -- охотно говорила женщина. -Хутама, по-русски значит -- краснощекая. А река эта -- Утук, ты угадал. Шибко худой речка, как бешеный...

-- Куда же ты идешь?

-- К матери в Альгому, -- Хутама ощупывает меня любопытным взглядом. -А ты был в Альгоме? Нет? Будешь близко -- заезжай, все равно что город, семь домов, магазин...

-- Зачем бросила надолго малышей, ведь они от одного крика могли умереть?

-- Олень с вьюком отвязался на тропе, а я сразу не заметила, только здесь спохватилась. Вот и вернулась за ним. Думала, скоро найду, а оно, видишь, весь день пропал... Теперь бы как далеко была!

-- А раньше здесь люди ездили?

-- Может, и ездили, не знаю. Старики пастухи сюда меня послали, говорили, что по Утуку можно пройти до озера Токо правой стороной. Тут где-то солонцы, эвенки раньше добывали баранов. Вот я и поехала. А дорога-то шибко худой, кругом стланик, камень, пропастина. Однако, напрасно послушалась стариков.

-- И ты не побоялась одна ехать?

Она удивленно скосила на меня свои черные малюсенькие глаза.

-- Чего бояться? И одному человеку в тайге хорошо: если на себя надеешься. Ты далеко идешь? Где ружье, топор, есть ли спички? Тут без этого пропадешь...

-- Ружье у товарища, он недалеко остался, на солонцах.

При этих словах Хутама совсем оживилась:

-- Солонцы, говоришь, тут близко, а почему твой котомка без мяса?

-- Полную котомку нести мне тяжело. Мы там утром убили большого барана, я немного отварил мякоти на дорогу и ушел, а товарищу не в чем идти, сапог нет, понимаешь? Ноги сильно поранил. Я его оставил там.

Хутама посмотрела строго, обвиняюще.

-- Ты, однако, худой человек! Зачем товарища бросил?! Такого закона нет в тайге. Пьем чай -- и надо ходить за ним.

-- Я его оставил на несколько дней, чтобы прислать за ним с устья Ивака оленей.

-- Разве тут близко еще есть люди?

-- Да, есть, эвенки и русские. Это экспедиция.

-- А-а-а, -- протянула нараспев Хутама, будто это слово сказало ей все.

-- Проводник у них Улукиткан. Знаешь такого?

-- Из Покровского, которого в прошлом году слепого собака к Джегорме привела? Давнишний старик?

-- Да, да! Вот эта собака, Кучум, спасла его.

-- Эко здоровенный, как медведь! -- удивилась женшина. -- Видишь, собака товарищ лучше, чем ты. Чего смотришь, я правду говорю! Подкладывай дров, пусть скорее чай кипит, ходить буду за твоим другом.

Хутама свернула починяльную сумочку, завернула ее в распашонку, положила в потку.