Смерть меня подождет

-- А что другое можно придумать? -- говорит Пугачев. -- Резать оленя? Но так мы совсем без транспорта останемся, если при каждом случае будем обращаться за помощью к стаду. Конечно, плот снесет далеко, но и нам не впервые плыть по такой воде.

-- Может быть, не следует рисковать, перетерпим? -- говорю я.

-- Конечно, можно несколько дней поголодать, хотя бы ради профилактики, а время, его -- не вернешь.

Я чувствую, что уговаривать бесполезно: Пугачев вошел в роль, загорелся, и теперь уж ничто его не удержит. Вся надежда на его ловкость.

Через несколько часов салик готов. Все обитатели лагеря на берегу. Пугачев заправляет нательную рубашку в штаны, засучивает их туго выше колен, становится на плот, упирается босыми ногами в бревна и устремляет внимательный взгляд на реку.

-- Отталкивай! -- властно приказывает он.

Один ловкий удар шестом, всплеск мутной волны, и мощное течение подхватывает салик. Пугачев держится спокойно, уверенно, даже не глянул на провожающих, будто в сотый раз отправляется от этого берега в привычное плавание. Он выводит свое плоское суденышко на струю, изо всех сил работает шестом, но своенравная река гонит его к левобережной скале. Все чаще в воздухе взметывается шест, все напряженней поза человека, пригнувшегося к салику, все ближе скала...

Мы замираем в немом ожидании.

Я в ужасе закрываю глаза: салик с разбегу липнет к скале. Сквозь гул потока доносится короткий человеческий вскрик. Мы все бросаемся к повороту. Бежим долго по густому стланику. Река, сворачивая влево, уносит салик...

На противоположном берегу, среди камней у кромки воды, Пугачев, торжествуя победу, размахивает руками, прыгает, будто исполняет какой-то дикарский танец. Очевидно, за второй скалою Пугачев бросил разбитый салик и вплавь добрался до берега.

Возвращаемся в лагерь, полные восторга и изумления.

-- Да он и без салика переплыл бы! -- горделиво рассказывает кто-то из гвардейцев. -- Однажды ходил я с ним на рекогносцировку. Полез он на скалу, место ему надо было осмотреть. И скажи, ведь какой липкий! Отвесная скала, будто и не за что зацепиться, а ему хоть бы что, пошел и пошел. Уродится же такой человек.

А дождь льет немилосердно. Пухнет Утук. Я с болью Б душе думаю о Пугачеве: мерзнет он там один, на противоположном берегу, ради всех нас, а мы ничем не можем ему помочь. Впрочем, Трофим Васильевич принадлежит к числу людей, которые глубоко верят в себя, никогда не раскаиваются в своих поступках и не ищут помощи со стороны.

Через час Пугачев вернулся на резиновой лодке с продуктами, весь продрогший, злой на непогоду.

Утром все мы перебрались на противоположный берег и отаборились у лабаза, в двухстах метрах ниже устья Ивака. Улукиткан с нами, а каюры и олени остались на левом берегу.

Как только мы перевезли свое имущество, дождь перестал. С вершин спустился туман и стал медленно таять. Река постепенно очистилась от коряжника, присмирела.

Дружно готовимся к походу. Василий Николаевич получает от Пугачева продукты, запасную обувь, одежду, тару, словом, все необходимое для предстоящего нашего похода на Маю. Готовится и Трофим Васильевич в далекий маршрут на восток, чтобы там, на облюбованной им вершине зубчатого гольца, воздвигнуть со своими гвардейцами вечный знак. Затем он вернется сюда, к лабазу, снова запасется продуктами, материалами и уйдет на перевал, к истокам правого Ивака.

И так все лето, пока из гор осенью не выживет их снег.

Тучи беспорядочными толпами бегут на восток.

-- Однако, хороший погода идет, может, долго простоит, -- говорит Улукиткан, поглядывая подслеповатыми глазками на мрачное небо.

-- Откуда это видно? -- спросил я его. Он, не взглянув на меня, поясняет:

-- Хорошо смотри на тучи, это порожняк идет к морю. Обратно вернется груженый, может, через неделю, а то и больше, -- отвечает он.

Улукиткан умеет предсказывать погоду. Он хорошо знает свой край, знает, когда и какие воздушные течения приносят сюда дождь или ведро. Мы верим старику, и тучи, бегущие на восток, действительно кажутся нам порожними. Пришел конец неустойчивой погоде, и мы сможем беспрепятственно продолжать свою работу.

На следующее утро наш лагерь не узнать. Палатки сняты, приготовлены вьюки, пастухи сгоняют оленей. День ясный, обещающий. Вершины Станового облиты солнечным светом.

Первыми уходят к Ивакскому перевалу Улукиткан с Лихановым и Василием Николаевичем. Затем стоянку покидает транспорт Пугачева, сам он остается проводить нас как хозяин. Наконец, покидаем устье Ивака и мы с Трофимом.

Ущелье опустело. Успокоился Утук.

Наш путь идет на север к Алданскому нагорью, куда мы давно стремились попасть.

С чувством гордости мы покидаем Становой. Все в прошлом. Развеян миф о его недоступности!

...Там, где сливается Ивак с Утуком, по ущелью раскинулась могучая тайга, вскормленная прохладой двух рек. По ней на север вьется тропка, протоптанная геодезистами по звериным следам. Она пугливо обегает скалы и бурелом, часто теряется. За лесом марь. Вечная мерзлота прикрыта на ней только толстым слоем бурого мха.