Смерть меня подождет

Проехав километров пять по шоссе, мы неожиданно увидели возле кювета группу беспризорников.

— Стой! — крикнул я кучеру и спрыгнул с брички.

— Ты резал палатку? — спросил я одного из них. Беспризорники вскочили и скучились на краю дороги, словно сросшиеся дубки. Подбежал Беюкши.

— Где морду вымазал в чернилах, говори? — крикнул он, и в воздухе взметнулся кнут.

— Не смей! Убью! -- заорал старший из ребят, поднимая над головою Беюкши костыль.

Кнут, описав в воздухе дугу, повис на поднятом кнутовище. Беспризорник стоял на одной ноге, удерживая другую, больную, почти на весу. Он выпрямился, повернулся лицом ко мне и уже с пренебрежительным спокойствием добавил:

— Я резал, а лезть должен был он, Хлюст, но трогать его не смей, слышишь? — И он гневно сверкнул глазами.

— Что, выкусил? — Хлюст ехидно улыбался, выглядывая из-за спины защитника.

Лицо у него было маленькое, подвижное, нос тонкий, длинный, бекасиный, глаза озорные. Чернила угодили ему в нос и полосами разукрасили щёки. На груди широкой прорехой расползлась истлевшая от времени рубашка, обнажив худое и грязное тело.

Я рассмеялся, и какую-то долю минуты мы молча рассматривали друг друга. Это были совсем одичавшие мальчишки. Старшему едва ли можно было дать шестнадцать лет. Он стоял сбоку от меня, заслоняя собою остальных и опираясь на костыль. Вид его был жалок. Чёрное, как мазут, тело прикрывалось грязными лохмотьями. Больная нога перевязана тряпкой, на голове лежат прядями нечёсаные волосы. Но в открытых глазах, в строгой линии сжатых губ, даже в продолговатом вырезе ноздрей чувствовалась дерзкая сила.

— Чего же ты не бьёшь? — спросил он меня с тем же пренебрежением.

— Гайка слаба, ишь бельмы выкатил! — засмеялся Хлюст, передразнивая Беюкши.

— Ты мне смотри, бродяга! — заорал тот гневно и шагнул вперёд.

— Говорю, не смей! — хромой, отбросив костыль, выхватил из рук Хлюста финку и встал перед Беюкши.

Тот вдруг прыгнул к нему, свалил на землю и поволок на шоссе. Остальные ребята, оробев, отскочили за кювет. Я подобрал упавший нож.

— Вот сдадим тебя в сельсовет, будешь знать, как резать палатку. И за нож ты мне ответишь, — говорил Беюкши, затаскивая парня в бричку.

Мы поехали, а трое чумазых мальчишек остались у дороги.

Наш пассажир лежал ничком в задке брички, между тюками, поджав под себя больную ногу. Из растревоженной раны сквозь перевязку сочилась мутная кровь и по жёсткой подстилке скатывалась на пыльную дорогу.

— Тебе больно? Перевязку не делаешь, запах-то какой тяжёлый. Подложи вот… — сказал я, доставая брезент.

Беспризорник вырвал его из моих рук и выбросил на дорогу. Беюкши остановил лошадей.

— Чего норовишь? Приедем в посёлок, там живо усмирят. Мошенник! — злился он.

Я поднял брезент, и мы поехали дальше. Беспризорник продолжал лежать на спине, подставив горячему солнцу открытую голову. Трудно было догадаться, от каких мыслей у него временами сдвигались брови и пальцы сжимались в кулаки. Он тяжело дышал, глотая открытым ртом сухой и пыльный воздух. «А ведь в нём бьётся человеческое сердце, молодое, сильное», — подумал я, и мне вдруг стало больно за него. Почему этот юноша отшатнулся от большой, настоящей жизни, связался с финкой, откуда у него столько ненависти к людям?

— Тебя как звать?

— Всяко, — ответил он нехотя, — кто сволочью, а другие к этому имени ещё и пинка прибавляют.

— А мать как называла?

— Матери не помню.

— Под какой кличкой живёшь?

Он не ответил.

В полдень мы подъехали к селению Барда. Беспризорник вдруг заволновался и стал прятаться за тюки. В сельсовете никого не оказалось - был выходной лень.

— Слезай, да больше не попадайся! — скомандовал Беюкши.

— Дяденька, что хотите делайте со мной, только не оставляйте тут! — взмолился беспризорник.

— Наверное, кого-нибудь ограбил? — спросил я.

Он утвердительно кивнул головой. Что-то подкупающее было в этом юношеском признании. Мне захотелось приласкать юношу, снять с него лохмотья, смыть грязь, а может быть, вырвать его из преступного мира Но эти мысли тут же показались наивными. Легко сказать, перевоспитать человека! Одного желания слишком мало для этого. И всё же, сам не знаю почему, я предложил Беюкши ехать дальше.

— А куда его?

— Возьмём с собой в лагерь.

— Что вы! — завопил он. — Ещё ограбит кого-нибудь, а то и убьёт. Ему это ничего не стоит.

— Куда же он пойдёт больной, без костылей? Вылечим, а там видно будет. Захочет работать - останется, человеком сделаем.

Беюкши неодобрительно покачал головой, тронул лошадей. За посёлком мы свернули с шоссе влево и поехали просёлочной дорогой, придерживаясь южного направления.

Беспризорник забеспокоился. Разозлённый собственной беспомощностью, парень гнул шею, доставал зубами рукав рубашки и рвал его. На мои вопросы отвечал враждебным молчанием.