Смерть меня подождет

Толчком меня сбивает с ног. Я теряю весло. Взбунтовавшиеся волны поднимают правый борт плота. В последний момент, сваливаясь в воду, я пытаюсь поймать Василия, но руки скользят мимо.

Треск, визг собак, человеческий крик в бурунах... Я захлебываюсь, теряюсь.

Чья-то властная рука ловит меня за волосы в воде. Боль возвращает сознание. Открываю глаза. Вижу над собой на камне Трофима. Левой рукой он силится вырвать меня из потока, а правой держит за шиворот Василия. Я не нахожу в глубине опоры для ног. Хватаюсь руками за скользкие грани обломка, царапаюсь и кое-как выбираюсь на камень.

С трудом вытаскиваем больного из воды. Он еще жив. Медленно приходит в себя. Видим, как река уносит за кривун перевернутый вверх брюхом плот, как бьются в смертельной схватке с потоком привязанные к нему Бойка и Кучум.

С необычайной силой меня охватывает ощущение, что вместе с плотом уходит от нас жизнь.

Неужели конец?!

V. НА КРАЮ ЖИЗНИ

I. Мы прощаемся с Трофимом. Ночь на камне в бурунах. Три чайки. Перед половодьем. "Убей и плыви!" Земля, родная земля.

Мы никогда не были такими беспомощными и жалкими, как в первые минуты катастрофы. Все еще не верится, что с нами не осталось плота, ни куска лепешки, ни тепла. Мы одни среди мрачных скал, на дне глубокого каньона, выброшенные Маей на кособокий камень.

Присесть негде. Стоим с Трофимом на краю обломка, удерживая друг друга. Василий лежит пластом. Он еще дышит. На его лице сгустились тени. В глазах испуг. Нижняя челюсть отвисла.

Река бушует, кругом все кипит, пенится, ревет. Сквозь водяную пыль слева виден поворот. Справа реку поджимает крупная россыпь.

-- Проклятье, правее бы надо, тогда бы пронесло, -- досадует Трофим.

Стаскиваем с Василия одежду, выжимаем из нее воду, надеваем на посиневшее тело. Не знаем, что делать. До берега с больным ни за что не добраться, не сплыть за кривун, всюду торчат обломки. Но и здесь нельзя оставаться. Нельзя медлить -- на вершинах скал уже гаснут последние лучи заката.

Скоро ночь, и тогда...

Надо принимать какое-то решение. Что угодно, любой ценою, лишь бы выбраться. Опасность теряет значимость. Только безумный риск еще может изменить обстановку.

Ловлю на себе настороженный взгляд Василия. Он понимает все. Молча ждет приговора. Его не спасти, это ясно. А как же быть? Бросить на камне живым на съедение птицам, а самим спасаться?

-- Василий, подскажи, что нам делать?.. Ты слышишь меня? -- кричу я, силясь преодолеть рев реки.

-- Плывите... а мне ничего не надо... столкните в воду... -- И мы видим, как он, напрягая всю свою силу, пытается сползти с камня.

Я опускаюсь на колени, обнимаю его мокрую голову. Мы все молчим. "Столкнуть в воду!" -- страшные слова! Столкнуть Василия, который прошел с нами сотни преград без жалоб, без единого упрека! Неужели никакой надежды?!

-- Я остаюсь с тобой, Василий. А ты, Трофим, не мешкай, не раздумывай, раздевайся, плыви, авось, спасешься.

-- Нет!.. У вас семьи, а я один, и не так уж мне везло в жизни....

-- К чему разговоры, -- кричу я, -- раздевайся! Одежду привязывай на спину. Проверь, хорошо ли упакованы спички.

-- Мне не выплыть.

-- Вода вынесет, а здесь гибель. Снимай телогрейку, штаны... Ну, чего медлишь!

Он вскинул светлые глаза к небу и стал вытаскивать из тесных сапог посиневшие ноги.

Я помогаю ему раздеться. Тороплю. А сам плохо владею собой, ничего не вижу. Надо бы что-то сказать ему. Но ни одной законченной мысли в голове -они бегут беспорядочно, как беляки на Мае, не повинуясь мне.

Не знаю, что передать друзьям. Как оправдать себя перед семьей? Надо бы просить прощение у Василия и Трофима за то, что заманил их сюда, на Маю, не настоял идти через Чагар. А впрочем, зачем, ведь этот опасный путь был нашим общим желанием,

Вокруг по перекату ходят с гулом буруны, мешая густую синеву реки с вечерним сумраком. Трофим готов. Я завязываю на его груди последний узел, но пальцы плохо повинуются мне. Нервы не выдерживают, я дрожу.

-- Торопись!

Он опускается на колени перед Василием, припадает к лицу, и его широкие плечи вздрагивают.

Напрягаю всю свою волю, призывая на помощь спокойствие, хочу мужественно проводить человека, с которым более двадцати лет был вместе.

Мы обнимаемся. Я слышу, как сильно колотится его сердце, чувствую, как тесно легким в его груди, и сам не могу унять одышку.

-- Прощай, Трофим! Передай всем, что я остался с Василием, иначе поступить не мог.

Трофим шагнул к краю валуна. Окинул спокойным взглядом меркнущее небо. Покосился на бегущую синеву потока, взбитую разъяренными бурунами. И вдруг заколебался. Вернулся, снова припал к Василию...

Еще раз обнимаемся с ним.

-- Не бойся! -- и я осторожно сталкиваю его с камня.

Распахнулась волна, набежали буруны, и Трофима не стало видно. В темноте только звезды далекие-далекие печально светят с бездонной высоты, да ревут огромные волны в тревожной ночи.

На валуне стало просторнее, но сесть все равно негде. Приподнимаю Василия, кладу его голову себе на ноги. Холодно, как на льдине. Больного всего трясет, и я начинаю дрожать. С ужасом думаю, что Василию до утра не дожить.