Смерть меня подождет

А сама оглядывается, сторожит тишину, не прозевать бы врага...

Я видел, как из кустарника разом выкатились бледно-желтые шарики, как они окружили мать и как та поспешно увела детвору в чащу леса.

Уже на спуске с террасы мне встретился Кучум. Ну, и прокатила же его копалуха! Не отдышится, язык висит сбоку, морда растерянная, -- видно, понял, что обманула его птица.

На обратном пути я забираю рододендрон и с пахучей ношей возвращаюсь на стоянку.

Нахмурилось небо. С лохматых граней откосов в ущелье сполз туман. Пошел дождь.

Марь неузнаваема: по ней, среди кочек, бродит стадо пестрых оленей, рядом со старой елью стоят палатки, пологи, горит костер, слышится человеческий говор. И как-то странно все это здесь на высоте скал, вечно безлюдных. Наши только что поднялись с грузом и теперь готовят ночлег.

-- Однако, долго будет дождь, -- говорит Улукиткан.

-- Почему ты так думаешь?

-- Так хочет море. Когда оно сердится -- посылает на землю груженые тучи. Много дней будет дождь. Так всегда бывает летом.

Мы пьем чай у костра, кто стоя, кто примостившись на дровах. Во тьме ходят олени, изредка стряхивая с себя дождевую влагу.

Утро не приносит утешения. Тяжелый туман, цепляясь за вершины гор, нехотя ползет на запад, обильно увлажняя и без того размокшую тайгу. Безветренно. Молчат птицы, сникли комары, не откликается эхо, и на душе досада -- все это признаки наступившей длительной непогоды.

В приглушенной сыростью тишине живет только ручей. Тесно стало ему в русле, распирает плечами берег, сталкивает валуны, бушует.

Но к полудню совершенно неожиданно на тайгу набросился ветер. Дождь перестал. Зашумел обрадованный лес, сбрасывая с листвы влагу. Отступил к вершинам туман и там затаился в расщелинах скал. Вскоре ветер перешел в настоящий ураган, и царство тишины и покоя превратилось в кромешный ад: треск, стон падающих деревьев, грохот скатывающихся камней буквально оглушили нас. Лагерь наш тоже растерзан -- ветер разметал огонь, разбросал висевшую одежду, сорвал пологи, палатку.

-- А ты, Улукиткан, говорил, что дождь надолго, -- напоминает Василий Николаевич, подбирая разбросанные вещи.

Старик посмотрел на небо, прислушался к ветру и вздернул плечи.

-- Однако, ветер дурной, напрасно дует, море сильнее его, дождь все равно будет, -- отвечает он уверенно.

Через полчаса ветер затих так же внезапно, как и появился. Туман над нами поредел, и сквозь него обозначилось солнце, стало немного светлее.

Мы собираем вещи, разжигаем костер. Трофим с Василием Николаевичем садятся за починку пологов и палатки. Тайгу сушит теплый, ласковый ветерок, налетающий снизу мягкими струями. Но онемевшая природа упорно молчит, и почему-то туман все больше копится по щелям, свисая снежной бахромой со скал. Воздух остается тяжелым. Знаю, все это признак непогоды, но уж очень обнадеживает посветлевшее небо на юге, и я, доверяясь ему, даю команду свертывать лагерь, выступать.

Ловлю на лице Улукиткана удивление.

-- Ты начальник, я должен подчиняться, но скоро узнаешь, как ты ошибся, -- сказал он, снимая с колышка узды и отправляясь с Лихановым за оленями.

Когда все было готово, Улукиткан надел плащ, подпоясался, подтянул ремешки на олочах и из потки достал свою старенькую шапку.

-- Дождь долго будет, напрасно уходим от нагретого места, -- говорит он, беря в руки повод переднего оленя.

Караван тронулся. Крик погонщиков, треск сучьев под ногами оленей, людской говор не могли разбудить эхо. На небе вдруг исчезли обнадеживающие просветы. Туман свалился в лощину и накрыл нас. Сразу стало холодно и сыро.

Только мы успели перебрести ручей, как пошел дождь, мелкий, густой, точь-в-точь такой, какой шел до урагана. Теперь ясно всем, что прорвавшийся ветер только на короткое время изменил обстановку на небе, но моря он действительно не победил, и оно продолжало бросать на материк бесконечные полчища "груженых туч".

Медленно взбираемся на верх террасы. Олени с трудом преодолевают крутизну. Одежда на нас уже успела промокнуть и отяжелеть. В душе у меня досада на себя: напрасно взбаламутил всех, неверно решил. Теперь я готов раскаяться, но уже поздно.

С трудом поднимаемся на верх второй террасы. Вьюки отяжелели. Дождь усиливается, и нет никакой надежды на улучшение погоды. Мы готовы задержаться, тут есть и лес, и хорошее место для стоянки, но мало ягеля для оленей. Проводники опасаются, что животные, в поисках корма, уйдут на Зею, и тогда трудно будет их собрать. Остается один выход -- двигаться дальше, до границы леса, и там переждать непогоду.

Караван с трудом взбирается по скользкому подъему. В тумане ничего не видно, кроме небольшого мокрого клочка земли под ногами да контура прорубленной вчера просеки. Настроение у всех подавленное. Одно утешение, что с каждым шагом, хотя и очень медленно, мы приближаемся к перевалу.

Впереди идет Улукиткан, согнувшись от холода в три погибели.

-- Мод... мод... -- подбадривает он оленей ослабевшим голосом.

Но животные словно не слышат этого окрика, продолжают устало вышагивать по крутизне.