Смерть меня подождёт (обновлённая редакция)

Лодку подталкиваем к берегу, как измученного тайменя на кукане. Спускаем её на руках с километр, где чернеет ельник. Теперь мы окончательно убеждены, что без дополнительных набоев плыть нельзя. Трофим остаётся разгружать долблёнку и сушить вещи, а мы с Василием Николаевичем берёмся за топоры.

В маленькой таежке, прижавшейся узкой полоской к реке, мы нашли высокую ель. Свалили её, раскололи пополам и из каждой половины вытесали по доске. За это время солнце поднялось уже высоко. Насторожились скалы, прислушиваясь к стуку топоров.

Возвращаемся к долблёнке. Берег устлан цветными лоскутами: сушатся постели, пологи, продукты, личные вещи. За каких-нибудь десять минут, пока лодка была под водою, весь груз промок.

— Батареи-то — отсырели! — встречает нас Трофим, и слова его звучат безнадёжно.

— Не может быть?

— Посмотрите…

— Но ведь сегодня у нас связь со штабом! — настаиваю я.

— Ничего не выйдет, — заявляет он категорически,

— Неужели совсем размокли?

Трофим смотрит на меня виноватыми глазами.

— Хотя бы предупредить, чтобы не ждали нас в эфире, — продолжаю я. — Ведь если мы не будем сегодня на связи, не обнаружат нас и завтра, — чёрт знает что подумают!

— Подождём до вечера, может высохнут, — и он бережно раскладывает их на солнце.

Прибиваем набои, складываем груз, и лодка снова несётся по водяным ухабам. Я с завистью смотрю, как Трофим работает шестом. В опасных местах он правит долблёнкой стоя, упираясь сильными ногами в днище, и тогда кажется — кормовщик и лодка сделаны из цельного материала.

Минуем наносник, за ним крутой поворот влево. И перед нами внезапно открывается грандиозная картина — ряды высоченных скал обрамляют ущелье, нависают над ним бесконечными уступами. Кажется, будто мы спускаемся по узкому каньону в глубину земли, где под охраной грозных скал спрятаны образцы пород, из которых сложены все эти горы.

Вот они, дикие застенки Маи, пугающие человека!

Я не могу оторвать взора от левобережных скал — от берегов до дна реки всё облицовано нежно-розовым мрамором, и кажется, что эту красоту создала не слепая стихия, а величайший из художников.

Надо бы остановиться: ведь всё это неповторимо. Но нас проносит дальше. Рассечённые холодным остриём реки, совершенно отвесные, высятся скалы, увенчанные фиолетовыми, буро-жёлтыми и, как небо, голубыми зубцами. Как близко поднимаются они к небу, как чётки их грани! Картину дополняет стая воронов, вспугнутых нашим появлением. Мы не любим этих чёрных зловещих птиц!

Лодку выносит за кривун. Мы оглядываемся: жаль, что так быстро опустился каменный занавес!

За поворотом другая картина. Скалы растаяли, небо расширилось. Горы справа отступили от берега, и казалось, уставшая река уже спокойнее течёт по каменистому руслу.

— Теперь можно и погреться на солнышке, пусть несёт, — говорит Трофим, беспечно откидываясь спиною к корме.

Василий Николаевич достаёт кисет, не торопясь закуривает.

Тепло. Лодку легонько качает волна.

— Не шевелитесь, справа звери, — шепчет Трофим.

Мы замираем. Видим, из чащи на галечный берег вышло стадо сокжоев. Увидев лодку, они подняли головы с настороженными ушами.

Долблёнка проплывает мимо зверей. Их семь: четыре взрослые самки и три телка. Мы хорошо видим их любопытные морды, их чёрные, полные удивления глаза. Они стоят неподвижно, зорко следят за лодкой. И вдруг все разом бросаются вдоль реки, исчезают в береговой чаще. Но один телёнок обрывает свой бег и, повернувшись к нам, остаётся стоять, пока мы не пропадаем в волнах. Какой диковинкой показались мы ему!

Километра два плывём спокойно. Небо лёгкое, просторное, голубое. Готовясь к ночи, темнеет береговой лес. Вдруг откуда-то взметнулся ястребок и замер в чистом воздухе. И кажется смешной наша настороженность, с какой мы вступили в пределы Маи.

Трофим стряхнул дремоту, засучив повыше штаны, встал, взял в руки шест.

— Шумит, — говорит он спокойно, кивая головою вперёд. — Немного проплывём и ночевать будем.

Мы тоже берём шесты. Из-за высоких елей, откуда надвигается гул, неожиданно вынырнула скала в древней зубчатой короне. Что-то предупреждающее было в её внезапном появлении. Кормовщик насторожился и, вытягивая шею, заглянул вперёд.

— Опять начинается чертопляска, — сказал он дрогнувшим голосом.

За скалой утёсы, то справа, то слева, всё выше, всё грознее. Быстрее побежала река. Мы наготове. Заметалась лодка меж обломков. Напряглась шея кормовщика. Запрыгал шест гигантскими прыжками…

Как послушна Трофиму долблёнка!

Уже близко слив. За ним провал, и дальше ничего не видно.

Сдавленная береговыми валунами в тугую двадцатиметровую струю, река скользит по крутизне вниз. Из тёмной речной глубины поднимаются огромные валы. В необъяснимом смятении они толкаются, хлещут друг друга, мешаются, и зарождающийся в них ветерок бросает в лицо влажную пыль. Страшная сила!

— Вправо, ближе к берегу! — прорывается сквозь рёв голос Трофима.

Лодка осторожно, ощупью вышла к сливу, качнулась, как бы поудобнее устраиваясь на зыбкой волне, и, подхваченная стремниной, нырнула в узкий проход…