Смерть меня подождёт (обновлённая редакция)

Топографы — молодцы, они выполнили задание, потушили в тайге свои походные костры, пробираются в жилые места. Но геодезисты и астрономы всё ещё не могут выйти из прорыва. Сильно отстают наблюдения. Для них это лето, с обильными лесными пожарами, было неблагоприятным. Вся надежда теперь на осень, и сюда — на Маю, стягиваются люди, материальные и транспортные средства. Погода благоприятствует нам: дни стоят тёплые, дали открыты, ночью для астрономов щедро светят звёзды.

Целый день пустует наш лагерь. Вот и тьма уже подползла из трущоб, распласталась лохматой шкурой по широкой долине. Тишина чуткая, выжидающая. Где-то у чёрных развалин правобережных скал, над синей, еле поблёскивающей рябью реки, протяжно заскулил и смолк куличок-перевозчик.

«Ух… ух… ух…» — простонала над лесом сова.

Вспыхнул костёр, и тьма отхлынула к померкшим небесам. Быстро закипел чайник. Жду, напряжённо прислушиваюсь к дремлющим пространствам. И вдруг сердце наполнилось приятной тревогой — из далёкой глуши прорвалась песня. Вздрогнула тайга, насторожилась и захлебнулась чужим звуком. А вот и с реки долетел людской говор, затем снизу народились и уже не смолкли торопливые шаги каравана. Это бригады возвращались на стоянку после работы.

Шумно вдруг стало в лагере. Грохот посуды, смех, перекличка сливаются в разноголосый гомон. По лесу не смолкает звонкое эхо.

…Появившийся Филька затолкал в огонь смолевой пень, и вспыхнувшее пламя осветило необычную картину. Костёр у моей палатки окружили люди, разместившиеся кто на чём смог: на дровах, на ящиках от инструментов или на земле, подложив под себя телогрейку. Их одежда истлела на плечах, вся украсилась латками. Кто в поршнях, кто в эвенкийских олочах или в изношенных сапогах, выдержавших испытания долгого лета. Пальцы у многих поржавели от цигарок.

Все они великолепные инженеры, начальники подразделений, переброшенные на Маю решать сложную геодезическую задачу. Тут опытные наблюдатели, астрономы, базисники, строители. На их бронзовых, загорелых лицах печать тяжёлых походов, долгих раздумий и внутреннего удовлетворения. Настроение у всех воинственное. А ведь, казалось бы, им уже давно пора заскучать о покое.

Сегодня они собрались у моего костра за кружкой чая. Последним пришёл Петя Карев — главарь базисной партии, как его называют шутя. Худой, длинный, он шагал мерно, твёрдо, походкой вождя сильного племени.

Подойдя к костру, Карев снял с головы ситцевый накомарник, и налетевший с реки ветер ласково взъерошил светлые волосы.

— Где бы примоститься? — сказал он, окинув быстрым взглядом присутствующих.

Наблюдатель Михаил Куций отодвинулся от края бревна, и Карев опустился рядом.

— Мошка, братцы, заела, видно, зима тут близко возле нас, — сказал он, устало растирая лицо ладонями.

— Ты когда кончаешь измерение базиса? — спрашивает его Арсентий Виноградов — худощавый наблюдатель, заядлый таёжник.

— Дня через два приходи провожать.

— Уедешь?

— Уеду.

— А зима, говоришь, близко?

— Не за горами.

— И всё-таки уедешь, не поможешь наблюдать? — и Виноградов нервно начинает крутить цигарку.

Карев настороженно смотрит на Виноградова, пытаясь разгадать, насколько серьёзен разговор.

— Мне ещё надо до зимы успеть измерить Кулундинский базис, — сказал он примирительно.

— Его и через месяц измеришь, а нам тут самим не управиться, снегом завалит. Вот и получится: кобылка воду возит, а козёл бороду мочит.

На лицо Карева, облитое заревом костра, легла грусть несбывшихся желаний. Видимо, в нём уже окрепла мысль ехать на Кулунду, жаль менять планы.

— Трудная задача, Арсен, — и Карев нервно теребит густые завитушки курчавой бороды.

— Трудно, но надо решать, — вмешиваюсь я в разговор. — Думаю, что мы последний раз собрались вместе. Скоро действительно зима. Многие подразделения уже вышли из тайги, а у нас тут на Мае работы непочатый край. Если будем работать прежними темпами, времени не хватит. Пусть каждый из нас сейчас решит, способен ли он отказаться от всех удобств, сутками не спать, передвигаться ночью, работать до победного конца?

Тишина… Кто-то громко вздохнул.

В темноте, за краем тальников, то всхлипывая, то посмеиваясь, шумит невидимая река. Вдруг шорох ветвей и хруст валежника доносятся из леса. Все поворачивают головы в сторону звука — то собаки возвращаются с какой-то таинственной прогулки. Кучум обходит круг твёрдой, уверенной походкой, обнюхивает всех присутствующих и, видимо решив, что люди ненадёжные, ложится у моих ног.

У костра неожиданно появляется Филька. Люди настораживаются, тишина становится выжидающей. Видим, он запускает руку в карман, медленно вытаскивает из него новенькую коробку «Казбека». Все так и ахнули — откуда у него это взялось?! А Филька, на виду у всех, ногтем разрезает наклейку, раскрывает коробку и с небрежным безразличием, точно ему надоело всю жизнь курить табак высшего сорта, достаёт папиросу, стучит ею по коробке, засовывает в рот, а остальные демонстративно прячет в карман.

— Ну и наглец же ты, Филька! — слышится приглушённый голос Куцего.