Смерть меня подождёт (обновлённая редакция)

Что, если Улукиткан не услышит меня?!

— У-гу-гу! — снова доносится до слуха.

Я отвечаю, зову, жду. Опять тишина.

Вижу перед собою густую темь ночи, прошитую холодным мерцанием звёзд, да жуткие силуэты скал, нависающих надо мною.

Я беспрерывно кричу. Слышу, как осторожно, ощупью, приближаются шаги вместе со стуком камней.

— У-ю-ю… — какой худой место! Зачем сюда ходи? — возмущается старик, спускаясь ко мне на четвереньках. Дышит он тяжело, прерывисто.

Одну руку он подаёт мне, другой, кажется, держится за выступ. Но стоит мне пошевелиться, как в пропасть летят обломки и оттуда доносится глухой шум, словно ропот каких-то чудовищ, обитающих в этих мрачных скалах. Силюсь привстать и не могу преодолеть боль в левом боку, в ногах, не могу поднять отяжелевшую голову. Страшное состояние беспомощности охватывает меня. Как выбраться из этой западни? А камни всё сыплются и сыплются в пропасть.

Вдруг пробудилось страстное желание сопротивляться бессилию, и я, опираясь на одну руку, со стоном приподнимаюсь. Не знаю уж, с каким напряжением и с каким риском для себя Улукиткан помог мне выбраться с карниза.

Старик заботливо выводит меня на гребень, усаживает между камней, сам присаживается рядом.

— Думал, ты баран стрелял. Скоро ходи сюда, хотел помогать шкуру сдирать, да совсем никого не нашёл. Как так получился?

Я подробно рассказываю старику о случившемся, и сам удивляюсь, что сравнительно легко отделался.

Улукиткан неодобрительно качает головою, хочет что-то сказать, но, видимо, щадит меня. Знаю, с ним этого не случилось бы.

— Однако, ходить отсюда будем, тут холодно, — говорит он. Но в голосе его неуверенность: смогу ли я сейчас передвигаться.

— Нет, я никуда не пойду…

— Хорошо, я буду ходи, — говорит он, к моему удивлению, — только ты сюда сядь, за большой камень, тут теплее. — И старик, подослав мох, помог мне перебраться на новое место.

Он накрыл мои ноги своей телогрейкой, сделал из камней заслон от ветра и, не сказав ни слова, исчез. Я не спросил, куда он пошёл… Отдаляющийся стук камней отмечал его путь в темноте.

Снова я один во власти молчаливых скал под звёздным небом. Кажется, сразу усилилась боль. Всё тело ноет, словно полк солдат прошёлся по мне коваными сапогами. Во рту всё ещё неприятный привкус крови, хочется пить…

Боюсь пошевелиться, а думы плывут и плывут неровной чередою.

Человек со всем быстро свыкается, и меня уже не удивляет застывший перед глазами пейзаж -- скученные скалы, поднявшиеся в темноту безоблачного неба, развалины утёсов, безмолвие ночи. Живут только звёзды. Как страстно, живо светят они! Я мог бы всю ночь любоваться картиной далёких миров, наблюдать переливы разноцветных огней, прослеживать пути созвездий. Но боль снова и снова возвращает меня к печальной действительности.

Как холодно стало! Скорее бы день!

Слышу, где-то справа и далеко стукнул камень. Кто бы это мог быть? Напрягаю слух, жду.

А утро вдруг распахивает восток, и оттуда, из-за зубчатых хребтов Станового, сочится нежный, голубеющий отсвет наступающего дня. А нижние отроги ещё тонут в свежести июльской ночи.

Опять стукнул камень, но теперь ближе и яснее.

Пытаюсь разгадать, чьи шаги тревожат покой гор, и с болью вспоминаю пропавший карабин. Без него жутко в этом молчании, среди скал. Но вот вижу, кто-то высунулся из-за гребня в порозовевшую полосу утра и замер бесконтурной копной. Узнаю Улукиткана.

Он молча спускается ко мне, снимает с плеч дрова, тяжело, устало садится на камень рядом.

— У-ю-ю… — вырывается из его груди старческий вздох.

Мы оба молчим, оба захвачены одним хорошим чувством удовлетворения, которое трудно выразить словами. Как я благодарен ему за заботу, за то, что он не покинул меня, за эту молчаливую сцену!

Старик разжигает костёр, помогает мне пересесть поближе к огню.

Совсем уходит ночь. Всё становится понятным, доступным, исчезают тайны звёздного мира. Косые потоки света обливают далёкие вершины, нашу убогую стоянку, падают на рыхлый туман, упрямо ползущий со дна обширного ущелья.

В безмятежной синеве неба парит беркут.

Я достаю кусок лепёшки, пристраиваю его к огню. Старик тоже извлекает из-за пазухи лепёшку, отогревает её, и мы молча жуём.

Всё вокруг заполняется сумраком, превращает огромные горы в ничто. За его пеленой чудится страшная пустота.

Вдруг где-то на отроге прогремели камни.

— Однако, баран мой след нашёл, убегает, — говорит Улукиткан, подсаживаясь к огоньку и доедая лепёшку.

Стук отдаляется, затихает, потом снова зарождается и совсем близко. Видим, из тумана к нам вырываются два чёрных пятна…

Это Бойка и Кучум!

Собаки с ходу налетают на нас. И судя по тому, как свисают у псов языки, они преодолели большое расстояние.

Бойка ложится на камень поодаль от огня, вытянувшись во всю длину и откинув голову, а Кучум усаживается на задние лапы, смотрит внимательно мне в глаза.

— Зря отпустили собак, они могли наскочить на баранов — и тогда ищи ветра в поле! — говорю я.

— Однако, с ними человек сюда ходи, — отзывается уверенно старик. — Скоро туман кончай, день хороший будет, нас увидят.

— Ты думаешь, распогодится?