Смерть - мое ремесло

Он побарабанил пальцем по оконному стеклу и спросил:

- Ты куда едешь?

- В Г.

Он свистнул.

- Я тоже. У тебя там родители?

- Они умерли. Но там мои сестры и опекун.

- И что же ты будешь там делать?

- Не знаю.

Он снова молча забарабанил по стеклу, затем вынул из кармана сигарету, разломил надвое и протянул мне половину.

- Видишь ли, - с горечью проговорил он, - мы здесь лишние. Нам не следовало возвращаться. Помолчав, он добавил: - Вот тебе пример, там сидит блондиночка, - он показал большим пальцем на свое купе. - Хорошенькая штучка. Сидит прямо напротив меня. Так ведь она смотрела на меня как на дерьмо!

Он яростно махнул рукой.

- Как на дерьмо! Я со своим Железным крестом и прочим - для нее дерьмо! - И закончил: - Поэтому я и вышел.

Затянувшись, он наклонился ко мне:

- А знаешь, как в Берлине штатские поступают с офицерами, которые выходят на улицу в форме? - Он посмотрел на меня и со сдержанным бешенством сказал: - Они срывают с них погоны!

Комок подступил у меня к горлу:

- Это правда?

Он кивнул головой, и мы некоторое время молчали. Затем он снова заговорил:

- Так что же ты теперь будешь делать?

- Не знаю.

- А что ты умеешь? - И не давая мне времени ответить, он горько усмехнулся и продолжал: - Не трудись, я отвечу за тебя: ничего. А я что умею делать? Ничего. Мы умеем драться, но, кажется, в этом больше не нуждаются. Так вот, хочешь знать, что нас ждет? Мы - безработные. - Он выругался. - Тем лучше, черт возьми! Я предпочитаю всю жизнь быть безработным, чем работать на их проклятую республику!

Он заложил свои большие руки за спину и начал смотреть в окно. Немного погодя он вынул из кармана клочок бумаги и карандаш, приложил бумагу к стеклу, нацарапал несколько строк и протянул мне.

- Вот, возьми мой адрес. Если некуда будет деться, приходи ко мне. У меня только одна комната, но в ней всегда найдется место для старого товарища из отряда Гюнтера.

- А ты уверен, что тебя ждет твоя комната?

Он засмеялся.

- О, это уж точно! - И добавил: - Моя хозяйка вдовушка.

В Г. я сразу отправился к дяде Францу. Было темно, моросил мелкий дождик. У меня не было пальто, и я вымок с головы до ног. Дверь мне открыла жена дяди Франца.

- Ах, это ты, - сказала она, будто мы только вчера расстались. - Заходи же!

Это была длинная сухопарая женщина с пробивающимся на верхней губе и на щеках черным пушком. Вид у нее был скорбный. В полумраке передней она показалась мне сильно постаревшей.

- Сестры твои здесь.

Я спросил:

- А дядя Франц?

Она метнула на меня взгляд с высоты своего роста и сухо ответила:

- Убит во Франции. - Потом добавила: - Надень шлепанцы, наследишь.

Пройдя вперед, она открыла дверь в кухню. Две девушки сидели за шитьем. Я понял, что это мои сестры, но с трудом узнал их.

- Входи же, - сказала тетя.

Обе девушки поднялись и молча стали меня разглядывать.

- Это ваш брат Рудольф, - сказала тетя.

Они подошли, не произнеся ни слова, одна за другой пожали мне руку и снова сели.

- Можешь сесть, это ничего не стоит, - сказала тетя.

Я сел и взглянул на своих сестер. Они всегда были немного похожи, но теперь я уже не мог различить их. Они снова принялись за шитье, время от времени украдкой поглядывая на меня.

- Ты голоден? - спросила тетя.

В голосе ее звучала фальшь, и я ответил:

- Нет, тетя.

- Мы уже поели, но если ты голоден...

- Спасибо, тетя.

Снова наступило молчание. Потом тетя сказала:

- Как ты плохо одет, Рудольф.

Сестры подняли головы и взглянули на меня.

- Это пиджак, в котором я уехал.

Тетя укоризненно покачала головой и взялась за свое шитье.

- Нам не оставили военного обмундирования, потому что у нас была колониальная форма, - добавил я.

Снова наступило молчание. Его опять прервала тетя.

- Вот ты и вернулся!

- Да, тетя.

- Твои сестры выросли.

- Да, тетя.

- Ты найдешь здесь перемены. Жизнь очень тяжела. Есть совсем нечего.

- Я знаю.

Она вздохнула и снова принялась за свою работу. Сестры сидели молча, склонившись над шитьем. Так продолжалось довольно долго. Молчание становилось все тягостней. Напряжение застыло в воздухе, и я понял, в чем дело. Тетя ждала: я должен заговорить о своей матери, расспросить о ее болезни и смерти, и тогда мои сестры начнут плакать, а тетя - патетическим тоном рассказывать о ее кончине. Прямо обвинять меня она не будет, но из ее рассказа получится, что я всему этому причиной.

- Ну и ну, - выждав немного, сказала тетя, - не очень-то ты разговорчив, Рудольф.

- Да, тетя.

- Не скажешь, что ты провел вдали от дома почти два года.

- Да, тетя, два года.

- Не больно ты нами интересуешься.

- Да нет, интересуюсь, тетя.

Комок подступил у меня к горлу, и я подумал: "Вот теперь". Я сжал кулаки под столом и сказал:

- Я как раз хотел вас спросить...

Все три женщины подняли головы и посмотрели на меня. Я запнулся. В их ожидании было что-то жуткое и радостное, от чего кровь застыла у меня в жилах, и не знаю, как это произошло, но вместо того, чтобы сказать: "Как умерла мама?" - я тихо выговорил:

- Как умер дядя Франц?

Наступила тревожная тишина. Мои сестры взглянули на тетю.