Смерть — мое ремесло

В конце концов я решил, что в день посещения Гиммлера несколько шарфюреров войдут в «душевую» вместе с евреями и раздадут им мыло. Я распорядился, чтобы переводчик во время раздевания заключенных сообщил им об этом. Я знал, что даже крохотный кусочек мыла был в глазах заключенных неоценимым сокровищем, и рассчитывал на эту приманку.

Хитрость возымела полный успех. Как только прибыл Гиммлер, шарфюреры вошли в толпу с большими картонными коробками. Переводчики объявили через громкоговорители о раздаче мыла, послышался радостный гул, заключенные разделись в рекордное время — и все радостно устремились в газовую камеру.

Один за другим шарфюреры вышли. Проверив, не остался ли кто из них в «душевой», Пик затворил тяжелую дубовую дверь. Я спросил рейхсфюрера, не желает ли он посмотреть через смотровое окошечко. Он кивнул головой, я отодвинулся, чтобы дать ему место, и в ту же минуту стены потрясли крики и глухие удары. Гиммлер взглянул на свои часы, прикрыл глаза от света и приник к окошечку. Лицо его было бесстрастно. Кончив смотреть, он сделал знак офицерам свиты, что могут взглянуть и они.

После этого я провел Гиммлера во внутренний двор крематория и показал ему бетонные трубы, через которые только что засыпали кристаллы. Нас нагнала свита Гиммлера, я провел всех в котельную и продолжал свои объяснения. Немного погодя раздался пронзительный звонок, и я сказал: «Это Пик просит включить вентилятор, господин рейхсфюрер. Процедура закончена». Дежурный около вентилятора включил рубильник, раздалось глухое, мощное урчание, и Гиммлер снова взглянул на часы.

Мы вошли в газовую камеру. Я показал своим гостям полые железные колонны, с просверленными дырками, отметив, что этим усовершенствованием мы обязаны Пику. Заключенные из особой команды, в высоких резиновых сапогах, направили на груды трупов мощные струи воды. Я объяснил Гиммлеру назначение этой операции. За моей спиной какой-то офицер из свиты насмешливо прошептал: «Вот они и приняли душ!» Раздалось два-три приглушенных смешка. Гиммлер даже не повернул головы, лицо его по-прежнему оставалось бесстрастным.

Мы поднялись наверх и прошли в зал печей. В ту же минуту прибыл подъемник № 2. Решетчатая дверь автоматически открылась, и заключенные из особой команды принялись укладывать трупы на тележки. Потом тележки прошли перед командой, собиравшей кольца, затем перед командой парикмахеров, сбривавших волосы, и перед командой дантистов, вырывавших золотые зубы. Четвертая команда всовывала трупы в печи. Гиммлер проследил за всей операцией. Немного дольше он задержался перед дантистами — они действовали с замечательной сноровкой.

После этого я провел Гиммлера в анатомические и научно-исследовательские залы крематория № 1. Мне была известна страсть рейхсфюрера к наукам, поэтому я со всей тщательностью оборудовал анатомические и исследовательские лаборатории, так что они могли оказать честь любому современному университету. Рейхсфюрер внимательно осмотрел все, выслушал мои объяснения, но и здесь не сделал ни одного замечания, и лицо его не выразило ничего. По выходе из крематория он заторопился. Я понял, что в его намерения не входит осмотр лагеря. Он шел так быстро, что сопровождавшие его офицеры, да и я сам едва поспевали за ним.

Дойдя до своей машины, он остановился, повернулся ко мне, глаза его уставились в какую-то точку над моей головой, и он размеренно произнес:

— Задача трудная, но мы обязаны ее выполнить.

Я стал навытяжку и сказал:

— Так точно, господин рейхсфюрер.

Я вскинул правую руку, он ответил на мое приветствие и сел в машину. Двенадцать дней спустя, 30 июля, если говорить точно, я получил из Берлина следующее письмо:

«По представлению начальника службы „Д“ рейхсфюрер СС, в результате своего посещения КЛ Освенцим 18 июля 1942 года, присваивает начальнику лагеря штурмбанфюреру СС Рудольфу Лангу звание оберштурмбанфюрера СС. Настоящий приказ имеет силу с 18 июля 1942 года».