Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [Странный человек + Гром победы, раздавайся]

Жилин его не слушал, он хотел отыграться на этом тюфяке за недавнее унижение.

— Вы уже в пяти минутах от военно-полевого, — зашипел он. — Ясно?

— Да что я такого сделал?!

— У вас шестьдесят минут на то, чтобы собраться и сдать дела. Немедленно отправляйтесь в штаб фронта, к подполковнику князю Козловскому. Ему о вас протелефонируют.

Интендант побледнел. Потом снова порозовел. Ход его быстрых мыслей был таков: «Если наступление, то чем дальше отсюда, тем лучше».

— Через час проверю. Если не отбыли — отправлю под конвоем, — пригрозил контрразведчик.

Сорок пять минут спустя запыхавшийся Аничкин, уже с чемоданом, заскочил к себе в отдел забрать из стола личные принадлежности. До Русиновки он домчал на попутном грузовике, начальству сказал лишь, что срочно вызван в штаб фронта. Настроение у интенданта делалось все лучше. В конце концов ничего ужасного он не натворил, а если ради секретности его желают упечь в карантин, он не против. Хоть до конца войны, ради Бога.

Хозяйственный отдел 74-ой дивизии располагался в здании волостной ссудной кассы, одноэтажном доме с железной крышей. Как все остальные помещения, занятые штабными подразделениями, всё здесь сверкало и сияло. Служба в Русиновке у бывших блюстителей столичной чистоты почиталась величайшим счастьем, и те, кто попадал в это тихое место, разбивались в лепешку, только бы остаться при штабе. Степенные, животастые солдаты, все сплошь либо бородатые (это были дворники), либо с большущими бакенбардами (швейцары), с утра до вечера драили медные ручки, полировали и вощили до блеска дощатые полы, красили стены, белили потолки. Ни в какой гвардейской казарме, хоть бы даже в аракчеевские времена, еще не бывало столь ослепительного порядка.

Все же не без печали оглядел Аничкин большую комнату, в которой провоевал несколько тихих месяцев. Где еще столы будут расставлены в геометрически безупречном ордере? Где так любовно вычертят многочисленные графики и пособия по мудреному интендантскому делу, все эти «Предельные цены закупки мяса у населения», «Сортировки фуража», «Расчеты фронтовых надбавок для обер-офицеров» и прочее?

Поручик наскоро выгреб из стола свое имущество: цветные карандаши, линейки, огромную по военному времени редкость — немецкие красные чернила.

За соседним столом сидел прапорщик Петренко, ведавший банно-прачечным хозяйством. Человек он был славный, добродушный, и на вид приятен: хорошие уютные усы подковой, ямочка на подбородке, запах душистого самосада. Грех с таким не попрощаться.

Начальник, чей стол был установлен на возвышении, частных разговоров в присутствии не дозволял. Поэтому Аничкин дождался, когда полковник станет диктовать писарю-ремингтонисту какую-то бумагу, и шепотом сказал:

— Ну, Афанасий Никитич, прощайте. Убываю.

— Шо так? — не слишком удивился Петренко (он был из Житомира, выговаривал слова на малороссийский лад). — Неужто отпуск дали?

— Как же, дождешься от них. И вам не дадут, теперь уж точно. — Поручик нагнулся ближе. — Наступление у нас будет. Я на переднем крае командира корпуса видел, и с ним еще трех генералов. Так что держитесь. Буду за вас Бога молить.

— Наступление так наступление, наше дело маленькое, — равнодушно молвил прапорщик, водя карандашом по ведомости. — А вам, Северьян Антонович, счастливого пути и хорошей должности.

После того как Аничкин отбыл, банно-прачечный прапорщик просидел над ведомостью совсем недолго. Задумался что-то, заерзал. Подошел к полковнику, сказал, что надобно проверить, как работают новые вошебойки.

— Ну так идите и проверьте. Я что ль за вас буду вшей истреблять? — раздраженно сказал начальник.

Ну, Петренко и пошел. По роду занятий ему часто приходилось отлучаться.

В банно-прачечном

Дивизионная прачечная соответствовала своему названию лишь частично. Обстирывали здесь только офицеров штаба, да и то в порядке личной любезности славного Афанасия Никитича, а вообще-то сей важный санитарный объект предназначался для задачи более ответственной: истреблял из обмундирования паразитов, грозящих личному составу сыпным тифом. Недавно поступили новые модернизированные котлы, сразу окрещенные «вошебойками». Их испытывала команда солдат под предводительством пожилого фельдфебеля.

На свежей весенней травке в три параллельных ряда, как по линейке, было разложено исподнее белье.

— Ну шо, Савчук? — спросил прапорщик, садясь на корточки и щупая подштанники. — Ишь ты, она и стирает недурно. Белые-то какие.

— Энта обстоятельней прежней, — признал фельдфебель, пряча за спину цигарку — он как раз собирался со вкусом подымить. — Хотя и та была ничего себе.

Вошебойки в прачечной проверяли уже третью неделю — неторопливо, со вкусом. Дело было хорошее, чистое, а торопиться особенно некуда.

— Э, брат, что это ты весь двор захламил? — Петренко распрямился, поглядел вокруг. — Лошадь проскачет, копытом в лужу топнет — белье забрызгает.

— Завсегда так ложили, Афанасий Никитич.