Смерть на ипподроме

Джеймс смотрел на меня, разинув рот. Нижняя губа опустилась. На лице выражение потрясения и недоверия.

— Прежде чем вы решите, будто я не в своем уме, сделайте мне одолжение, позовите кого-нибудь из конюхов и послушайте, что он скажет.

— Кого позвать, вопрос?

— Не имеет значения. Любого, на чьей лошади я скакал за последние три недели.

Он недоверчиво помедлил, потом крикнул кому-то найти Эдди, конюха большого гнедого, принадлежащего Хьюго. Джеймс не дал мне задать вопроса. Он резко спросил Эдди:

— Когда ты в последний раз говорил с Робом?

Парень начал испуганно заикаться:

— Я ег-г-го с п-п-п-рошлой недели не видел.

— С прошлой пятницы? — День, когда Джеймс сам видел меня в последний раз.

— Да, сэр.

— Очень хорошо. Ты помнишь, как плохо выступал большой гнедой в среду на той неделе?

— Да, сэр. — Эдди скорбно взглянул на меня.

— Кто-нибудь давал гнедому перед скачкой кусочек сахара? — В голосе Джеймса слышалась теперь лишь заинтересованность.

Строгость он спрятал.

— Да, сэр, — охотно ответил Эдди. Знакомая улыбка воспоминания появилась на его чумазом лице. И я тайком перевел дух.

— Кто это сделал?

— Морис Кемп-Лор, сэр. Он сказал, что я прекрасно ухаживаю за своими лошадьми, сэр. Он наклонился через барьер в паддоке и заговорил со мной, когда я проходил мимо. И был так уж ласков, что дал гнедому немного сахара, сэр. Но я не думал, что это плохо, ведь мистер Хьюго всегда посылает жеребцу сахар.

— Спасибо, Эдди, — сказал Джеймс слабым голосом. — Насчет сахара не беспокойся... А сейчас — беги, Эдди ушел. Джеймс тупо смотрел на меня. Часы громко тикали.

Тут я высказался:

— Последние два дня я разговаривал с конюхами всех лошадей из других конюшен. Все они признались мне, что Морис Кемп-Лор давал лошадям сахар перед каждой скачкой. Со мной был Ингерсол. Он тоже это слышал, Можете спросить и его.

— Морис никогда близко не подходит к лошадям на скачках или где бы то ни было, — возразил Джеймс.

— Именно эта странность помогла мне понять, что происходит. Я разговаривал с Кемп-Лором в Данстэбле, сразу после того, как Трущоба и две другие лошади прошли плохо, Он страдал одышкой. Приступ астмы. А это означало, что недавно он побывал очень близко от лошадей. В тот момент я об этом и не подумал, но теперь-то я все знаю.

— Неужели Морис... — повторил он недоверчиво, — Это просто невозможно!

— А то, что я мог струсить из-за ерундового сотрясения, — это, значит, возможно? — Пожалуй, я не имел права на такой тон, поскольку и сам, в течение ужасных двенадцати часов верил в это.

— Не знаю, что и думать, — смущенно выговорил он. Мы помолчали. Я хотел, чтобы Джеймс выполнил две мои просьбы, Зная о его укоренившейся несклонности к одолжениям, я не был уверен, что эти просьбы будут встречены с энтузиазмом. Но не попросишь — не получишь! Я начал медленно, проникновенно, так, будто это только что пришло мне в голову:

— Дайте мне лошадь... одну из ваших собственных, раз уж владельцы не хотят меня. И сами проследите за тем, попытается ли Кемп-Лор подсунуть ей сахар. Хорошо, если бы вы смогли побыть около лошади сами. И когда он явится со своими кусочками сахара, как-нибудь выбить их у него из рук или спрятать, а лошади дать сахар из своего кармана. Тогда вы увидите, как лошадь пройдет.

"Слишком много хлопот; — прочел я у него на лице.

— Ну, это слишком уж фантастично.

— Но нужно только стукнуть его по руке, — мягко настаивал я.

— Нет, — ответил он неуверенно.

И для моих ушей это «нет» прозвучало многообещающе. Я не нажимал, зная по опыту, что если очень уж на него наседать, он заупрямится и его не сдвинешь.

Я только спросил:

— Вы ведь в дружеских отношениях с тем человеком, который проверяет лошадей на допинг?

На скачках одну или двух лошадей каждый день проверяли выборочно: чтобы удержать тренеров сомнительной репутации от использования допинга. Всякий раз перед началом распорядители решали, какие лошади должны подвергнуться проверке, — например, победитель второй скачки и фаворит в четвертой. (Особенно, если он оказывался побежденным), Никто, даже и сами распорядители, не знали наперед, у какой лошади возьмут слюну на анализ. Вся система держалась на этой неопределенности. Джеймс обдумал мои слова.

— Вы хотите, чтобы я узнал, подвергалась ли обследованию хоть одна из лошадей, на которых вы скакали с момента падения?

— Да. Это возможно?

— Я выясню. Но если анализы делались и дали отрицательный результат, вы понимаете, что это целиком разрушит все наши обвинения.

— Понимаю. Я так много скакал на фаворитах, оказавшихся в хвосте, что поражаюсь, как до сих пор не обнаружили такое систематическое отравление.

— Вы действительно верите в это? — Куда более заинтересованно переспросил Джеймс. Я встал и подошел к двери:

— Да, верю. И вы поверите.

Но он покачал головой. Ведь Джеймс давно знал Кемп-Лора, и тот ему так нравился.

Глава 10

Поздно вечером Джеймс позвонил мне: я могу скакать на его собственной кобыле, Ботве, которая записана на скачку новичков в Стратфорде-на-Авоне, в эту среду. Я начал было благодарить его, но он оборвал: