Смерть на мосту

Его губы снова растянулись в улыбке, и он стал напоминать морского черта. Напряжение, которое нарастало в течение последних нескольких минут, полностью испарилось, и Райсевик снова превратился в дружелюбного, сочувствующего (хотя и психически нездорового) человека, которого Лена впервые увидела перед кафе «Магма-Спрингс».

– С кем ты разговаривал?

________________

В девятнадцати милях от них мужчина, скрываемый темнотой, еще с минуту держал рацию в руке, потом с щелчком поставил ее на место. Рядом лежала написанная от руки записка:

«Лена Нгуен. Мост Хэйрпин».

На секунду он задумался, потом дописал:

«Не вооружена».

________________

– С диспетчером, – сразу же ответил Райсевик. – Пожарные, первая группа, передали, что поменялось направление ветра. Теперь огонь из Бриггс-Дэниелса идет сюда, нужно эвакуировать всех южнее автострады I-90. Думаю, на сегодня хватит. Я ответил на все твои вопросы?

– Почти.

Он остановился от нее в шести футах, развел руками и показательно пожал плечами. Мускулы перекатывались под рукавами песочно-коричневого цвета.

– Лена, имеешь что-то против полицейских?

– Не поняла?

– Не любишь полицейских? Меня лично? – он похлопал себя по бочкообразной груди, при этом прозвучал странный звук, словно грудь у него была из вольфрама. От его улыбки у нее по коже побежали мурашки. – Я из хороших парней.

– Не сомневаюсь.

– Нелюбовь к полицейским – фишка зумеров?

– Я с уважением отношусь к полицейским, Рай.

– Уверена?

– Мой дядя служил патрульным в полиции штата Орегон. – Лена смотрела Райсевику прямо в глаза. – Он был самым добрым и самым порядочным из всех, кого я когда-либо встречала. И я помню истории о том, как часто водители, проезжая по шоссе, показывали ему средний палец. Они воспринимали его как бойца штурмового отряда, а не как человека. И таких много. Отрешенных. Подозрительных. Но я на самом деле считаю, что служба в правоохранительных органах – это самая сложная работа в мире.

Он улыбнулся. Робко и застенчиво.

– Спасибо…

– Но вот касаемо тебя, Рай, у меня есть вопросы.

Улыбка с его лица исчезла.

Что-то в этих улыбках, которые то появлялись, то исчезали, напомнило Лене о коллекции кукол Барби, которая была у Кэмбри в детстве. Вместо того чтобы с ними играть, Кэмбри натирала их лица перекисью водорода. Краска сползала и превращалась в серую массу. После этого сестра усаживала этих кукол у себя на полках, они напоминали безликих маленьких манекенов в магазине. Зрелище было жуткое. Лена не понимала, почему сестра так делала.

Райсевик снова улыбнулся, словно ему подсказал суфлер.

– Если тебе нужно поговорить с кем-то еще из моего отдела или если ты мне не доверяешь, Лена, то тут никаких проблем. Это твое право. Ты потеряла близкого человека. Твоя сестра была душевнобольной, – он специально подчеркнул слово «душевнобольной» и внимательно следил за ее реакцией, глядя в глаза. – Она жутко страдала. Об этих страданиях она никому никогда не говорила. И решив умереть, она сделала неудачный выбор.

На приманку Лена не клюнула.

«Он подлизывается. Хочет посыпать соль на рану».

Она хотела с Райсевиком встретиться взглядом, но видела только черные стекла солнцезащитных очков. На нее словно смотрел робот.

– Мы не закончили наш разговор – то, о чем говорили раньше. Значит, ты остановил ее в восемь часов?

– Да.

– Но ты не просил ее сесть к тебе в машину?

– Нет.

– Хочешь сказать, что она никогда не сидела в салоне твоей машины?

Ответом ей была та же мягкая улыбка до ушей.

– Все так.

Лена оглянулась через левое плечо и удостоверилась, что кассетный магнитофон продолжает все записывать. Этот вооруженный полицейский постоянно оставался у нее на виду, причем она повернулась так, чтобы находиться от него под углом девяносто градусов – для лучшей подвижности.

Он ждал.

Лена решила, что пришло время нажать на спусковой крючок. Да, момент был подходящий. Любезности закончились. В любом случае это все равно было постановочное шоу, с самого начала, с той самой секунды, когда она сегодня встретилась с ним перед кафе «Магма-Спрингс».

– Моя сестра – художница, – сообщила Лена. – Очень талантливая. Точнее, была ею. Ее рисунки лучше, чем фотографии, потому что на фотографии получается только копия образа, а Кэмбри удавалось уловить его суть.

Улыбка Райсевика снова испарялась.

– Есть то, что она любила рисовать больше всего. Не набросок, не эскиз. Скорее, это была ее визитная карточка, фирменный знак. Мультяшный динозавр, маленький велоцираптор[10], дружелюбный и эмоциональный. Знаешь? Типа Гарфилда.

Лена на секунду прервалась – дала Райсевику секунду, чтобы он кивнул. Он не стал.

– Она рисовала его с начальной школы, тогда она хотела стать художником-мультипликатором и прозвала его динозавр Боб. Позднее, в подростковом возрасте, она рисовала его везде. Поэтому можно даже не сомневаться, что путешествуя от одного океана к другому и обратно, она нарисовала и вырезала динозавра Боба на десятках барных стульев, стволов деревьев, стенках туалетных кабинок по всей стране.