Наташу слова императрицы в общем-то сбивали с толку, потому что она начала было испытывать к ней искреннюю симпатию. Теперь, когда за окнами вагона проносились заснеженные окрестности Петербурга, ее мучили сомнения. Что ни говори, а ее родители, да и она сама, по своему рождению принадлежали к высшему свету. Возможно, заслуживает сожаления то, что родители предпочитают большую часть года проводить за границей. Но Наташа вполне понимала, что ими движет. В самом деле, как заставить отца, жизнелюбца, преданного радостям гастрономии и винам Бордо, о которых он даже написал брошюрку, опубликованную одним русским издательством в Париже, коротать дни в Петербурге или Москве! Карьеру на государственной службе, медленный и мучительный подъем по служебной лестнице он считал ниже своего достоинства. А что до Наташиной
Она должна сказать Михаилу и Пауэрскорту одно слово, которое цепко держала в памяти. Заглянув в дворцовую библиотеку, она справилась в словаре, что оно значит, причем словарь очень легко раскрылся именно на той странице, которая была нужна ей, так что, видимо, не одна она этим словом интересовалась.
Когда она вышла из здания вокзала, за ней и в этот раз последовал человек в форме унтер-офицера. Привет, барышня, подумал он про себя, давненько не виделись, больше недели, пожалуй. И за эту неделю, ты, милочка, ничуть не подурнела. От души надеюсь, красотка, они не сделают с тобой ничего плохого, когда прочитают мои донесения.
— Гемофилия! — безо всякой преамбулы объявила Наташа, когда они втроем, как обычно, устроились пить чай на неудобных французских креслах в библиотеке шапоровского особняка.
— О чем это ты, Наташа? — удивился Шапоров.
— Это болезнь? Которой болен царевич? — Пауэрскорт даже побледнел.
— Да, лорд Пауэрскорт, — сказала Наташа, немного даже сердясь, что ее секрет разгадан так быстро. — А как вы угадали?
— Именно что угадал, Наташа. Просто сказал наугад. Вы произнесли это так торжественно, с таким смыслом, что сразу стало понятно — это не просто название. И, Наташа, умоляю: кроме нас двоих, никому — ни слова. Это может быть смертельно опасно. Прошу вас, отнеситесь к моим словам серьезно.
— Но что это за болезнь? — встрял Шапоров, которому уже начало казаться, что он тут третий лишний.
Пауэрскорт слегка кивнул Наташе, предоставляя ей право объяснить поподробней.
— В самых общих чертах это означает, что кровь не сворачивается, — сказала она. — Вот если ты ударишься, Миша, от удара разрушатся мелкие сосуды, начнется внутреннее кровотечение и получится синяк. Но у нас с тобой, как у всех здоровых людей, кровь быстро свернется и перестанет течь. А у маленького Алеши кровь течет и течет, собирается под кожей, и получается не просто синяк, а такое вздутие, как опухоль, иногда большое и очень болезненное.
— Что же будет, если он, к примеру, порежется? — спросил Михаил. — Умрет от потери крови?
— Не знаю, откуда мне знать, я же не врач, — сказала Наташа, — но, кажется, слышала, как кто-то говорил, что если перебинтовать рану очень туго, то порез затянется.
Пока влюбленные обсуждали, что да как, Пауэрскорт раздумывал над тем, что в одном слове длиной в девять букв, возможно, кроется ключ ко всей этой истории, к его рывку через всю Европу в поисках убийцы Мартина. Может, Мартин проведал, что наследник болен гемофилией? Может, он ухитрился заставить царя это признать? Может, его и убили как раз потому, что он проник в сокровенные тайны династии Романовых? Или за то, что отказался раскрыть, что разузнал? Не пора ли ему, Пауэрскорту, возвращаться домой?
— Это смертельно? Я имею в виду, он может умереть молодым? — продолжал Михаил свои расспросы.
Наташа не знала, что ему ответить. В словаре о возможном исходе болезни ничего сказано не было.