Смерть на Невском проспекте

— Наверно, вы спрашиваете себя, в чем же изюминка происходящего, да, лорд Пауэрскорт? Все кажется каким-то слишком домашним и мирным?

— Эта изюминка очевидна, генерал, — ответил Пауэрскорт. — Она в ожидании, в тревоге, в неизвестности, когда же придет смерть. Я думаю, именно это вас привлекает.

— Неплохо, право слово, неплохо! Представьте, что вы — наш друг бомбист и революционер. Стрелы могут избавить вас от страданий за пару минут, если направлены твердой рукой. Свежевание тоже дело получаса, если, конечно, — он довольно хихикнул, словно эта мысль только что его осенила, — если не работать неспешно, делая, к примеру, один надрез в полчаса. Но решетка! Решетка! Температуру можно повышать и понижать так же, как делают это дома, на кухне. Медленное поджаривание может длиться часами и часами. У следователя полный контроль. После пары часов такого неспешного поджаривания разве вы не заговорите? Я бы, к примеру, признался в чем угодно. Вот почему я думаю, что это один из лучших способов добиться исповеди. Непонятно, почему эти французы так расхваливают свою гильотину! Человек не успевает не то что раскаяться — он и ойкнуть не успевает, как лезвие вонзается ему в шею!

Хватов по-хозяйски отошел на несколько шагов, окинул взглядом стену, ровно ли висят картины.

— Забыл сказать вам, Пауэрскорт, — сказал он, прокладывая путь к выходу по длинному коридору, — что кто-то там в католической иерархии имел извращенное чувство юмора. Знаете ли вы, кому, помимо прочих, покровительствует наш общий друг святой Лаврентий? Угадайте! — Пауэрскорт только пожал плечами. — Ну же! Нет? Ну тогда приготовьтесь. — Хватов широко улыбнулся. — После всего того, что он претерпел, наш святой Лаврентий стал покровителем поваров!

Два дня спустя Наташу Бобринскую отпустили домой из Александровского дворца. Она то и дело повторяла себе, что нельзя волноваться. У меня очень важная новость, к тому же строго секретная, думала она, сидя в вагоне поезда, который нес ее в Санкт-Петербург. В модной сумочке лежала записка от Михаила с приглашением на чай. Некоторые считают, что мне всего восемнадцать, думала она, но я-то знаю, что я такое! Я — светская женщина, придворная дама, приятельница и коллега известного сыщика, приехавшего из самого Лондона, чтобы раскрыть ужасную тайну, и, наконец, я — возлюбленная одного из самых завидных женихов Санкт-Петербурга.

Сегодня Наташа была в пушистой шубке, принадлежащей ее матери, и шляпе из чернобурки, и мех чудно шел к ее черным волосам и зеленым глазам. Уже два года, как она позаимствовала эту шубку, но не могла припомнить, сообщила ли матери об этом. Так или иначе, шубка служила ей превосходно.

Всю дорогу в Питер и потом, садясь на извозчика, чтобы ехать к Шапоровым, Наташа была поглощена своими мыслями и не обратила никакого внимания на невзрачного унтер-офицера, который сидел в соседнем купе, безотрывно уставившись в окно. Этот унтер-офицер, спускаясь по ступенькам вагона, вытягивал шею, смотрел поверх голов, словно искал кого-то глазами, а затем сел в экипаж и попросил извозчика, чуть поотстав, ехать за Наташей. Она не могла знать, что все подразделения российских секретных служб: полиция, Охранное отделение, военно-морская разведка и таможня — при слежке пользовались военными либо людьми в форме. Все дело именно в форме, поясняли там, если их спрашивали особо настойчиво. Человек в форме — практически невидимка. Так что когда Наташа вошла в шапоровский особняк, унтер-офицер выскочил поодаль и нырнул в подворотню. Там он достал коробку папирос, чекушку водки и приготовился ждать. Те, за кем ему поручали следить, большей частью были среднего возраста мужчинами. Хорошенькая девушка представляла собой очень приятное исключение. Унтер-офицер на самом деле не был никаким офицером. Он был записным топтуном, филером и в этом качестве пользовался расположением начальства. Его семья, которая жила в Выборге, только радовалась, что у него есть работа, причем куда лучше оплачиваемая, чем на этих ужасных заводах.

Наташа, в длинной черной юбке и затейливой кружевной блузке с высоким воротником-стойкой, входя в маленькую «голландскую» гостиную, изо всех сил старалась выглядеть холодной и невозмутимой. Голландской гостиная называлась потому, что все стены в ней были увешены картинами художников голландской и фламандской школ, среди которых были и портреты Рембрандта, и пейзаж Рубенса, и морские виды Ван де Вельде. Конечно, подумал Пауэрскорт, генерал Хватов не нашел бы в них ничего интересного. Михаил переводил вслух статью из военной газеты, где сообщалось, как продвигается ремонт военных кораблей, в том числе и «Царевича», на котором служил муж мадам Керенковой. Джентльмены при появлении дамы поднялись.

— Возможно, я ошибаюсь, — сказал Пауэрскорт, пожимая Наташе руку, — но мне кажется, у вас есть что нам рассказать.

— Но как вы угадали? — растерялась девушка. — Я так старалась держаться как ни в чем не бывало!