Смерть на Невском проспекте

Пауэрскорт внимательно посмотрел на Клейтона. Полицейские инспекторы не каждый день ссылаются на Шекспира и полотна Уотерхауза и Милле. А что, если Летиция Мартин знала о Тамаре Керенковой, вальсирующей с ее мужем на санкт-петербургских паркетах, подумал вдруг он. А может, супруги как-то эту ситуацию обговорили, разрешили? Может, последний приезд Мартина в российскую столицу означал для его жены предательство их любви? И не было ли чудовищной иронии в том, что Мартин, по существу, сохранил данный жене обет верности — конечно, если он его давал. Потому что не сообщил Керенковой, что он в Петербурге, и именно этим так сильно ее озадачил. Пауэрскорт смотрел вниз, на воду, и задавал себе эти безответные вопросы. Он попытался вообразить отчаяние, которое охватило Летицию Мартин при мысли, что Родерик вернулся к ней только для того, чтобы предать ее снова.

— У вас задумчивый вид, милорд, — сказал Клейтон. — Что-нибудь показалось странным здесь, наверху?

— Только то, как недолго приходится падать, чтобы убить себя. Конечно, она могла оступиться. Или, как мы оба знаем, ее могли столкнуть. Я пытаюсь представить себе, как миссис Мартин относилась к тому, что ее муж снова уехал в Россию. Возможно, ей было известно, что у него там любовница, — имени ее, конечно, она могла не знать, но о том, что она есть, — вполне. Жены обычно знают такие вещи. А потом ей показалось, что он к ней вернулся. Все эти рассказы о требованиях секретности, о том, что только премьер-министру известно, в чем состоит его миссии, — все это могло восприниматься ею как некая форма покаяния. И потом он уехал и умер, и горе ее — непереносимо. Это ведь двойное предательство: сначала он уезжает, чтобы снова встречаться с любовницей, а потом умирает, чтобы стать неуязвимым для упреков! Она погружается в пучину несчастья. Помните?

Не раз желал
Я тихой смерти поступь полюбить,
Ее, бывало, ласково я звал
В ночи мое дыханье растворить.
Как царственно бы умереть сейчас,
Без боли стать в полночный час ничем…[12]

— Джон Ките, милорд, — с гордостью сказал инспектор Клейтон. — «Ода соловью», если мне память не изменяет.

— Ваша память прекрасно вам служит, инспектор. А теперь давайте оставим на время мои своевольные фантазии насчет миссис Мартин и ее состояния духа. Что за погода была в тот день? Дождь? Мокро? Легко было подскользнуться на этих камнях?

— Да, было мокро, милорд. Если тут наверху их было двое, дождь смыл все следы. Хотите побыть здесь еще, милорд? Или спустимся вниз и я попробую уговорить констебля принести нам чаю?

Пауэрскорт оглянулся напоследок с уверенностью, что придет сюда еще раз.

— Чай, заваренный констеблем Уотчеттом, — идея замечательная, инспектор. У меня есть еще вопросы, которые хотелось бы прояснить с вами в этой великолепной библиотеке, — говорил он, спускаясь по ступенькам в гостиную. И снова его заворожил вид воды во рву, ее неуловимое движение, живое мерцание и тут же, следом, полный покой. Может, семейству Пауэрскорт следует подыскать себе дом со рвом? Хорошо так сидеть у окна и, притворяясь, что читаешь, следить за изменчивым поведением воды… Да, неплохо, но тогда кому-то пришлось бы круглые сутки стоять на посту и вытаскивать близнецов каждый раз, когда они свалятся в ров — а они непременно будут падать в воду, да по нескольку раз на день.

Инспектор Клейтон снял веревку, ограждавшую вход в ту часть библиотеки, которая использовалась миссис Мартин как кабинет, и притащил туда два кресла. Констебль Уотчетт в дополнение к чаю принес еще и кексу с изюмом.

— Обещание? — с набитым ртом произнес Пауэрскорт.

— Обещание? — недоумевая, переспросил Клейтон.

— Прошу прощенья, — сказал Пауэрскорт, дожевав и запив кекс отличным чаем. — Я спросил, оставила ли миссис Мартин завещание? И кстати, если уж на то пошло, оставил ли его мистер Мартин?

Инспектор вздохнул. Пауэрскорт, кажется, попал в больное место.

— Должен признаться, милорд, что очень мне не нравится история с этими завещаниями. Поверенные Мартинов — «Эванс, Уилкинсон и Рэгг» из Тонбриджа. Честно скажу вам, милорд, когда я приступил к делу, у меня оставались незаконченными предыдущие два. Поэтому я поручил констеблю Уотчетту написать им от моего имени. — Как бы письмо это не оказалось сдобрено мудростью, пригодной скорей для местного паба, чем для юридической конторы, подумал Пауэрскорт. — В общем, пришел ответ на мое имя, с указанием, что мне следует лучше исполнять свои обязанности, то есть, в частности, самолично входить в контакт с юристами покойной, а не поручать малограмотным подчиненным адресоваться тем, кто выше их по положению. Я написал письмо с извинениями, но они так и не ответили. Это нескладно вышло, милорд, и теперь мой главный констебль через день спрашивает о завещаниях.

Пауэрскорт улыбнулся: