Смерть на перекрестке

— Встречал дураков, но таких! Слушай меня. Сейчас ты пойдешь к стражникам и доложишь: господин судья изволил отправиться в лес на прогулку. Спустя какое-то время ты увидел: из лесу выскочили несколько подозрительных незнакомцев, по описанию похожих на молодцов из шайки господина Куэмона. Они убежали. Ты испугался. Решил проверить, не стряслось ли чего. И натолкнулся на тело. Дочку несколько дней из дому не выпускай, пусть отойдет малость. Соседям скажешь — жена пошла за корешками, оступилась, упала и ударилась лицом. Меня здесь вообще не было. Ясно тебе, олух?

— Но… чего ради, благородный господин?! — договорить Ичиро не смог.

Кадзэ пожал плечами. Окинул холодным взглядом потрясенного крестьянина, все еще сжимавшего одной рукой плечико дочери, а другой — кинжал, только что оборвавший человеческую жизнь. Нехорошо было у ронина на душе. Как ни крути, а сейчас он предает сословие, к коему сам принадлежит! Ему бы встать на сторону судьи — какой ни мерзавец был, а все тоже самурай, собрат по оружию. В отношении простолюдинов Кадзэ никаких иллюзий не строил. Слишком часто прокатывались по землям Ямато бунты да восстания крестьянские, и о звериной жестокости повстанцев поистине легенды ходили. А кто усмирял всякий раз этих зверей в человеческом обличье, с оружием в руках противостоявших законной власти? Кто бунты подавлял? Благороднорожденные самураи!

И все же, все же… Вот уже больше двух лет странствует он по Японии, и за эти годы успел познакомиться с простым народом много лучше, чем доводится обычному самураю. Да, обычно крестьяне мелочны. Недалеки. Глупы. За медный грош удавиться готовы. Но порой, наоборот, щедры и гостеприимны, способны на остроумную шутку и мудрый совет. Хотя, наверное, даже не в этом дело. Просто с тех пор, как ищет он похищенную дочь своего убитого господина, столько изнасилованных, истерзанных, убитых девушек пришлось повидать, что сил уже не осталось смотреть молча. Омерзительно!

Японцы милосердны. Они, почитай, никогда — в отличие от соседей своих, китайцев и корейцев — не уносят в лес умирать новорожденных девочек… разве что во времена страшного голода. Но жизнь женщины-простолюдинки, особенно крестьянки, столь сурова и безотрадна — поневоле задумаешься, можно ли такое жалкое существование жизнью назвать? Страшно. И скверные, очень скверные мысли не дают покоя. Где сейчас дочь госпожи? Что довелось ей пережить за эти два года горького сиротства? Узнает ли он ее в измученной, забитой крестьянке, если найдет когда-нибудь?

— Зачем вы, благородный господин?.. — снова забормотал Ичиро.

Кадзэ перевел взгляд на тело судьи. Давно уже нет и тени сомнения — к убийству неизвестного самурая на перекрестке он отношения не имел. Да, когда Кадзэ попал в бандитскую засаду, Нагато стрелял в него — но стрелы его вовсе не походили на те, что торчали в спинах самурая с перекрестка и несчастного Хачиро. Хотя когда Кадзэ поднял среди ночи по тревоге всю деревню, судья схватил спросонок первые попавшиеся стрелы. Может, и тут так же? Нет. Сердцем чуял самурай — зная, что на убийство человека идет, Нагато бы уж расстарался, лучшие стрелы выбрал бы.

В любом случае, — не сказать, чтоб судья умер безвинно. Стоило лишить его жизни, если и не за попытку зверски изнасиловать крестьянскую девчонку, так хоть за то, что у бандитов на содержании состоял. И вообще, появись Кадзэ на поляне несколькими минутами раньше Ичиро, сам бы негодяя зарубил, не стерпело бы сердце. Он ведь тогда увидел — прибежала в селение избитая до полусмерти жена старосты, бросилась к мужу. Прошептала, рыдая, несколько слов, — и Ичиро вихрем рванулся в лес. Кадзэ просто обязан был последовать за ним — посмотреть, что происходит! Староста, бедняга, все спрашивает — чего ради благородный самурай ему помогает, зачем с легкостью предает свое сословие и все законы божеские и человеческие? А Кадзэ, по чести говоря, и ответить ему нечего!

— Зачем? — переспросил Кадзэ презрительно. — Да просто так, для собственного удовольствия.

Развернулся и пошел прочь, даже не оглянувшись в сторону потрясенного крестьянина и его плачущей навзрыд дочки.

Глава 22

Под лаской дерзких лучей

Рассветного солнца
Краснеет Фудзи, стыдясь.

Когда Кадзэ был еще мальчишкой — до безумия любил лазать на деревья и запускать прямо с вершин воздушных змеев. То есть сначала-то он змеев запускал в поле, как все нормальные дети. Но потом понял: нет большего удовольствия, чем запускать змея, угнездившись в трепещущей древесной кроне. Каждый листочек вокруг подрагивает, шевелится, — а если ветер достаточно сильный, то и ветки древесные, и даже ствол дрожат! В такие минуты Кадзэ словно бы сам становился частью своего змея, парящего на ветру, носящегося туда и сюда по небу, высоко над землей. Воображал блаженно: древесная крона — тоже огромный змей, привязанный к маленькому, бумажному, тонкой веревочкой, которую Кадзэ сжимает в руке. И оба змея — огромный зеленый и маленький пестрый — в лад друг дружке танцуют на свежем ветру!