Смерть на рассвете

Перестань, твердил себе ван Герден. Пусть все идет как идет. Он сосредоточился на еде: помогая ножом, положил на вилку мясо и рис, прожевал, отпил глоток красного вина. Официанты постоянно подливали его в бокалы. Постепенно разговоры становились громче; гости смеялись охотнее и добродушнее; все разрумянились от вина. Ван Герден то и дело поглядывал на Хоуп Бенеке: она сидела повернувшись к нему в профиль и беседовала с писателем, бородатым мужчиной средних лет с серьгой в ухе. Интересно, а ей здесь нравится? Похоже. Может быть, Хоуп Бенеке — еще одна Венди? Чемпионка на ниве общения? Хоуп серьезнее Венди, но слишком уж серьезная, слишком сосредоточенная, слишком ей хочется все сделать как надо, прямо по Норману Винсенту Пилу. Она такая… идеалистка. «Практика для женщин». Как если бы женщины-жертвы чем-то отличались от жертв-мужчин.

Все мы жертвы. Так или иначе.

Между десертом и кофе, перед самым взрывом бомбы, Деловая женщина года спросила у ван Гердена, есть ли у него дети. Он ответил, что не женат.

— У меня двое, — заявила Деловая женщина. — Сын и дочь. Они живут в Канаде.

После того как ван Герден вежливо заметил, что в Канаде сейчас, наверное, очень холодно, разговор оборвался. А потом врач свалял дурака с Моцартом.

Официанты убирали десертные тарелки; кому-то уже подали кофе. Разговоры умолкли, и над столом разносился только бархатный, звучный голос доктора: он жаловался на скучные выходные в Австрии, на тамошнюю недружелюбную публику, на то, что там все подчинено наживе, на эксплуатацию туристов, на скучные развлечения.

— И потом, Моцарт… Интересно, какое они имеют отношение к Моцарту? — задал он риторический вопрос, и ван Герден не сдержался.

— Моцарт был австриец, — ответил он. Внезапно ему до смерти надоели и самодовольный врач, и его взгляды, и его превосходство.

— Вальдхайм тоже был австрийцем и нацистом, — ответил врач, раздраженный тем, что ему возразили. — Куда бы вы ни пошли, везде один Моцарт! На вывесках, на всех углах. И повсюду исполняют его музыку.

— У Моцарта очень милая музыка, папочка, — заметила докторша, сидевшая через два стула от мужа.

— И у «АББА» тоже, пока не услышишь ее в третий раз подряд, — парировал доктор.

Ван Герден почувствовал, как на него накатывает красная пелена.

— К вечеру все звуки сливаются. Кстати, в его музыке нет никакой интеллектуальной глубины. Сравните «Севильского цирюльника» с любой оперой Вагнера…

— «Цирюльника» написал Россини, — с плохо скрываемым раздражением заметил ван Герден. — Моцарт написал «Женитьбу Фигаро». Продолжение «Цирюльника».

— Чушь! — сказал доктор.

— Он прав, — возразила актриса с противоположного конца стола.

— И все равно, Моцарту недостает интеллектуальной глубины. Музыкальная сахарная вата!

— Полное дерьмо, — громко, отчетливо и сердито произнес ван Герден. После его слов даже официанты замерли.

— Следите за своими выражениями! — возмутился доктор.

— Да пошел ты, — ответил ван Герден.

— Много ли полицейский понимает в музыке? — Доктор побагровел, глаза вылезли из орбит.

— Побольше, чем врач в интеллектуальной глубине, козел!

— Затопек! — услышал он голос Хоуп, настойчивый, умоляющий. Но ему было уже все равно.

— Вы нацист, — сказал доктор, привставая. Салфетка свалилась ему на колени.

И тогда ван Герден вскочил и ударил доктора по голове. Удар пришелся по касательной. На секунду доктор потерял ориентацию, но быстро пришел в себя и ринулся на ван Гердена. Тот уже ждал. Он снова нанес удар. Деловая женщина года пронзительно взвизгнула; она сидела между ними и пригнулась, закрыв голову руками. Ван Герден ударил доктора в нос правой, нанес еще один удар — в челюсть. Послышался хруст выбитых зубов, закричали женщины. Он различил голос Хоуп:

— Нет, нет, нет! — В ее голосе слышалось отчаяние.

Доктор попятился назад, к стене, зацепился за стул. Ван Герден, белый от гнева, ринулся к нему, занес руку для последнего удара. Вдруг кто-то схватил его за руку, и он услышал спокойный, умиротворяющий голос.

— Спокойно, спокойно, — проговорил культурный атташе. — Полегче, он был всего лишь центральным нападающим. — Ван Герден вырывался, но культурный атташе держал его крепко. Ван Герден опустил голову и увидел окровавленное лицо, стеклянные глаза. — Спокойно, спокойно, — повторил тот же тихий голос, и он расслабился.

В столовой повисла мертвая тишина. Ван Герден опустил руки, переступил с ноги на ногу, поднял голову. Кара-Ан Руссо вскочила со своего места; ее лицо выражало крайнюю степень возбуждения.

22

Сержант Томас ван Вюрен по прозвищу Огонь был похож на неотесанных копов, какими их изображают карикатуристы. Когда я служил в Саннисайде, он дотягивал последние годы до пенсии. Алкоголик, любитель бренди, которого выдавали сеточка голубых прожилок на лице и шишковатый нос. Ему было уже под шестьдесят; толстый, с большим животом, некрасивый и малоразговорчивый. Из всех моих коллег ван Вюрен был бы последним, к кому я обратился бы за советом. Мы с ним почти не общались.