Смерть на рассвете

Он распаковал компьютер и принтер, подключил по инструкции, оставленной Маршаллом, подождал, пока компьютер загрузится, и щелкнул по иконке с надписью «Ворд». На экране возник виртуальный лист бумаги. Чистый. Ван Герден посмотрел на клавиатуру. Та же раскладка, что и на пишущей машинке, на которой он печатал в университете. Он встал, взял компакт-диск. Моцарт. Легкая музыка, поднимает настроение.

Он напечатал абзац. Удалил. Попробовал снова. Удалил. И еще раз.

Выругался. Удалил написанное. Встал.

Может быть, поможет Бетховен. Четвертый концерт для фортепиано. Ван Герден сварил кофе, отключил телефон, сел.

С чего начать?

С начала.

«Моя мать была художницей. Мой отец был шахтером».

60

Биллем Нагел умер в больнице, а я вернулся к себе домой — как был, в окровавленной одежде. Ее там не оказалось. Я поехал к ней домой, она открыла, увидела кровь, выражение моего лица и сразу все поняла. Я протянул к ней руки. Она оттолкнула меня.

— Нет, Зет, нет, Зет, нет! — В ее голосе слышалось то же отчаяние, что было у меня в душе. Она испытывала ту же муку.

Она вбежала в дом. Она не просто плакала; я услышал душераздирающие рыдания. Я пошел за ней. Она захлопнула передо мной дверь и заперлась изнутри на ключ.

— Нонни, — позвал я.

— Нет!

Я стоял на пороге — не знаю, сколько времени. В конце концов рыдания стихли, но не сразу, а намного позже.

— Нонни!

Нет!

— Я повернулся и ушел. Так я и не рассказал ей, что тогда произошло.

В тот вечер я поехал к ней не для того, чтобы вступить в обладание ею. Я поехал, чтобы покаяться, признаться, что не выдержал испытания; меня взвесили и измерили как мужчину, как человека, и я нашел самого себя презренным. После стольких лет охоты на зло я открыл бесконечность зла в самом себе. И я заслужил наказание, потому что считал себя выше и лучше других.

Но не могу отрицать, что я жаждал ее прощения. Я пошел к ней не для того, чтобы сказать, что я ее не стою. Я пал гораздо ниже. Мне нужно было отпущение грехов. После того я испытывал смесь жалости к себе и отстранения от личного открытия — что гниль запрятана в каждом из нас.

Несмотря на все старания матери. Она приехала в Кейптаун, купила участок, перестроила и отремонтировала дом, и я поселился с ней, стал кем-то вроде жильца-арендатора, а она пыталась оттащить меня от края пропасти с помощью любви, жалости и сострадания.

Вот кто я такой.

61

Он стоял перед столом Кары-Ан в редакции «Насперс» с рукописью в руках. Из окна открывался соблазнительный вид на Столовую гору и бухту. На губах Кары-Ан играла загадочная улыбка, как если бы она заранее знала, что он к ней придет.

— Мы условились, что я напишу историю моей жизни, — сказал ван Герден.

— Мне не терпится ее прочесть!

— Ты не поняла, — возразил он. — Я ведь не обещал, что отдам ее именно тебе.

Улыбку сменила кислая гримаса.

— Что ты имеешь в виду?

— А ты подумай, — посоветовал ван Герден.

Он спускался в лифте со стайкой манекенщиц. Они щебетали, как птички, и в кабине царил мягкий, сладкий аромат их духов, похожий на восточное благовоние. Он вышел, перешел Херенграхт к тому месту, где на Аддерли-стрит был припаркован его пикап.

Около уличного фонаря он увидел анонс «Бюргера»: «Наемник покончил с собой в тюремной камере».

Ван Герден немного потоптался у дверцы пикапа, сжимая ключи в одной руке, а рукопись — в другой, а потом все же пошел дальше. Контора Хоуп Бенеке была не так далеко.

К блинам он готовил коктейль из морепродуктов — креветки, мидии и кальмары с чесноком. К потолку поднимался ароматный дымок, из динамиков доносились звуки «Волшебной флейты». Она открыла дверь и вошла без стука. Он обернулся. На ней была черная юбка, белая блузка и туфли на высоком каблуке. Вполне деловой костюм, но… В чулках ее ноги смотрелись потрясающе. Она положила рукопись на журнальный стол.

— Я не хочу ничего обсуждать, — сказал он.

— Наверное, ты прав, — кивнула она. — Наверное, в каждом из нас есть частичка зла, которая спит до момента истины. Но там, на складе, ты готов был умереть ради спасения моей жизни. Тебе это о чем-нибудь говорит?

Ван Герден помешал морепродукты на сковороде.

— Есть хочешь? — спросил он.