Смерть на выбор

— Помимо этого я потребую от вас лишь оплаты моих расходов, и ни цента больше. Обычно я беру плату за каждый день работы, но здесь случай другой.

— Почему?

— У меня есть свои причины искать встречи с Генри. И если я найду его, то поступлю с ним, как сочту нужным. Вам я не даю никаких обещаний.

27

Уже за полночь я остановил машину на Юнион-сквер в Сан-Франциско. Пустынную площадь насквозь продувал сырой ветер, волоча по темной мостовой клочья тумана с моря. Сверкающие неоновые огни зданий бросали вызов ночи. Я свернул в переулок, миновав несколько припозднившихся парочек, прогуливающихся по тротуарам.

Бар «Логово» был одним из дюжины подобных заведений, сгрудившихся в одном квартале. Я спустился вниз по грязным ступенькам под оранжевой неоновой вывеской и заглянул в бар через стеклянную дверь. Это был просторный квадратный зал с закругленными углами и таким низким потолком, что почти физически ощущалась тяжесть городской громады над ним. От левой стены выгибалось полукружье стойки, огораживавшей пространство, предназначенное для бармена с его бутылками. Вдоль остальных стен располагались кабины и столики. На свободной площадке в середине зала усталый человек в поношенном смокинге выколачивал остатки звуков из издыхающего рояля. Вся мебель, включая рояль, была инкрустирована оранжевой эмалью. По стенам висели в ряд покрытые налетом грязи картины, изображавшие обнаженных оранжевоволосых красоток в томно-игривых позах. Закончив осмотр, я вошел внутрь.

У стойки было четверо посетителей: молодая, прилично одетая пара, неизвестно как сюда затесавшаяся, и двое одиноких моряков в поисках ночных приключений. Несколько других — все мужчины — сидели за столами, неподвижные, как манекены. Судя по всему, они ждали, чтобы с ними произошло что-нибудь чудесное и невероятное, чтобы их позвала новая жизнь — в иные пределы и под иными именами. С полдюжины подвыпивших девиц, явно потерянных для добродетели, стояли вокруг рояля, двигая различными частями тела более или менее в такт музыке. Одна из них, неравномерно крашенная блондинка в зеленом платье с вытянувшимся подолом, внезапно издала леденящий душу вопль, который, очевидно, должен был означать пение. В целом обстановка смахивала на поминки.

Пианист вполне сошел бы за труп в любом морге, если бы хоть минуту посидел смирно, вместо того чтобы истязать инструмент плохо гнущимися пальцами. Процент попаданий по нужным клавишам был удручающе невысок. Музыкант явно нагрузился под завязку — было только неясно чем. Я сел за столик поблизости от него и стал пристально разглядывать этого виртуоза. В конце концов он оглянулся в мою сторону. У него были печальные глаза без зрачков — точно две червоточины, зияющие в сгнившем изнутри яблоке. Такие глаза я видел только у кокаинистов.

Я подозвал угрюмую официантку в оранжевом фартуке и заказал бутылку пива. Когда я оставил ей сдачу с доллара, она наградила меня вымученной улыбкой, с трудом извлеченной из глубин ее отчаявшейся души, и сказала:

— Зизи до того докайфовался, что уже ничего не соображает. Его бы угомонить надо, а они его подначивают. Того и гляди, совсем с катушек сорвется.

— Я хотел бы его угостить, — сказал я.

— Он не пьет. С клиентами… — тут же поправилась она.

— Скажите ему, что я хотел бы с ним поговорить, когда он остановится. Если он вообще может остановиться.

Тут она стала внимательно меня разглядывать, и я постарался принять как можно более дегенеративный вид. Это получилось у меня легче, чем я ожидал. Я хотел выпить пива, но, подумав, оставил его выдыхаться в кружке. Зизи тем временем отбарабанил с полдюжины заказанных песенок. Девушкам захотелось послушать «Луну и розы». Потом он сыграл «Звездную пыль» и еще что-то, напомнив собравшимся в подвале на городском дне людям об иных местах и временах. Один из моряков принял решение и отклеился от стойки бара. Без лишних прелюдий он облапил блондинку в зеленом платье и повел ее к выходу. Девица едва держалась на своих худых ногах. Бармен проводил их соловым взглядом. А Зизи все наяривал: «Вернулись счастливые дни», «Ненастная погода». Одна из девиц попробовала подпеть, но разрыдалась. Остальные бросились ее утешать. Пианист извлек из инструмента последний заунывный диссонанс и умолк. За столом позади меня одинокий пьяница, привалившись к стене, разговаривал со своей далекой матерью, весьма рассудительно объясняя ей, почему у нее такой непутевый сын, опозоривший всю семью.

Незнакомый голос, хриплый и нетвердый, прошелестел по подвалу, точно мокрый опавший лист. Это Зизи объявил перерыв.

— Извините, друзья, я свое отыграл, но я вернусь, когда пробьет час ночи, и мы с вами еще послушаем темпераментную музыку и повеселимся. — Он оттолкнул микрофон и с трудом оторвался от стула.