Смерть навылет

Коля сидит в углу, прямо на полу, и пьет виски. Надежда российской науки. Видел бы сейчас кто-нибудь эту надежду науки! Грязный. Похмельный. Заросший. И очень-очень испуганный. Оттого и безумный.

— Варя, а тебе тогда было страшно?

— Тогда — это когда? — беззлобно уточняю я.

— Ну, тогда, — он кривится от нового обжигающего глотка. Ненавижу запах виски! Ей-богу, лучше водка, сама бы выпила.

— После — было не по себе, во время — нет, — подумав, говорю я и снова начинаю стучать по клавиатуре. Буковки складываются в слова, слова — в предложения. Похоже, я начинаю умнеть. Интересно, так всегда бывает перед смертью? Если перед смертью не надышишься, то можно хотя бы поумнеть?! О! Почти афоризм.

— А мне страшно, — признается Коля.

При этих словах меня охватывает возбуждение. Страх подчиняется сексу, секс — страху. Все правильно. Так и должно быть. Я подсаживаюсь к нему и обнимаю это дрожащее сильное тело:

— Чего ты боишься, Коленька?

Он вял, мягок и податлив, словно живая глина. Наваливаясь, я заглушаю чужую боль и словно губка впитываю его в себя — да-да, еще, всего, без остатка. — Чего ты боишься, дурачок?

— Я боюсь, что все окажется совсем не так, как нам обещали, — плачет он, растворясь в моих жадных поцелуях.

Самое смешное, что я тоже этого боюсь. Но меня пока спасает секс. А его?

ГЛАВА 4

— Стефания Андреевна! — громкая связь прервала увлекательное чтение. Секретарша всхлипнула и драматично сообщила: — Здесь опять милиция!

— Не опять, а снова, — поправил ее давешний следователь, входя в кабинет. — И не милиция. Стефания Андреевна, вы позволите?

Позволила. А что еще остается делать?

— Ниночка, — обратилась я к встревоженной секретарше. — Сделай нам кофе. Или чай, м-м, простите, запамятовала…

Тот понял намек:

— Константин Григорьевич Сухоруков. Ниночка, мне — чай. Зеленый. С жасмином. Без сахара. Заваривать две минуты. И никаких пакетиков. Я их терпеть не могу.

Секретарша пискнула, получив заказ, и ретировалась. Сухоруков тем временем с интересом осмотрел мой рабочий кабинет.

— Мне про вас многое рассказывали, Стефания Андреевна, — изрек он после того, как получил свой чай, а я свой кофе. Ниночка справилась в рекордно сжатые сроки. — Не желаете ли узнать, что именно?

— Не-а, — отмахнулась я. — Меньше знаешь — лучше спишь. Вы ко мне по делу или так, чайку попить?

Константин Григорьевич словно и не услышал издевки в вопросе:

— Удивительное дело — с вами знакомы сразу несколько моих приятелей. Люди разные, сложные. Но в отношении вас — мнения сходятся. Говорили о вашей красоте, уме и просто гениальной способности впутываться в различные истории и впутывать в них близких людей. Положа руку на сердце, не верил, но теперь готов признать свои ошибки.

— Вы женаты? — совершенно не к месту спросила я.

Сухоруков удивился.

— Это имеет значение? — Я кивнула. — Тогда — да.

— И как долго?

— Тридцать лет. С хвостиком.

— Дети есть?

Возникла странная пауза. Сухоруков сразу постарел и осунулся. И почему у всех, кто работает с людьми, такие мешки под глазами?! Желтые, с синеватой тенью? Рука против воли потянулась к косметички. Как давно я не смотрела на себя в зеркале? — У вас есть дети, Константин Григорьевич?

— Дочь. Ей семнадцать. То есть теперь уже восемнадцать, наверное.

— Наверное? Вы не знаете дня рождения собственной дочери? — Сухоруков заинтриговал все больше.

— Знаю, конечно. Просто слово не к месту вырвалось. Ей — восемнадцать. Взрослая уже.

— Очень хорошо, — так же не к месту я подытожила матримониально-семейную тему. — Вы меня успокоили.

Чашка с зеленым напитком чуть подрагивала в его руке.

— Может, объясните, Стефания Андреевна, зачем вам сведения о моем семейном положении?

— Охотно! Я, Константин Григорьевич, женщина молодая привлекательная и, к счастью, незамужняя. Но мужчин люблю. Особенно при исполнении. Вы — при исполнении. К тому же вместо того, чтобы поговорить со мной об убийствах, начали обсуждать мою неземную красоту и ангельский характер, которым, как выяснилось, восхищаются многие ваши знакомые. Ваших знакомых не знаю. Думаю, что их вообще в природе не существует. Ваш зачин — повод завязать разговор, не очень удачный, стоит признать. Из чего я сделала вывод: либо я вам очень понравилась и вы не прочь со мной свести более тесное знакомство, либо вы не знаете, как подойти к делу.

— Я не знаю, как подойти к делу, — Сухоруков одним глотком выпил оставшийся чай и со стуком поставил чашку на стол. Странно, почему он так нервничает? — Стефания Андреевна, что вам известно о Джокере?

— В данном контексте — ничего, — я взглянула ему прямо в глаза.

— В каком контексте?

— В контексте убийства, разумеется, — отрезала я.

Поведение следователя меня все более тревожило. Но что именно вызывало раздражение, я никак не могла понять. Может быть, тон; может быть, бегающий взгляд; может быть, напряженно-сутулая спина. Не знаю! Но — тревожило и раздражало.