Смерть не заразна

В 1955 году моего отца — юного, романтичного, совершенно безобидного, единственная ошибка которого заключалась в том, что он пытался заработать на жизнь писательским трудом в крохотном городке Юджин, штат Орегон, — приговорили к принудительному лечению в государственной психиатрической лечебнице в Сэлеме. Там он получил кормежку, которой так добивался, шоковую терапию и ночные кошмары на всю жизнь. Тогда при шоковой терапии не пользовались анестетиками. Отца привязывали ремнями, в рот вставляли резиновый кляп, чтобы он не откусил себе язык, и включали электрический ток.

Услышав передачу по радио, я поняла, что не знаю, терял ли отец память. У той женщины стерлись воспоминания всего о двух неделях после сеанса. Вряд ли за это время случилось что-нибудь важное, сказала она.

Я позвонила свекру:

— Как называлось это лечение?

— ЭШТ, — ответил он.

— Вам когда-нибудь приходилось видеть пациентов, его прошедших?

— Разумеется, — отозвался он, — хотя давно, последний раз в конце семидесятых. По-моему, его больше не применяют.

— Те люди, что вам попадались, теряли память после лечения или нет?

— Иногда теряли. Но большинство прекрасно помнили и что было, и как было, и как это было больно. Тогда, в те годы, применяли не только электрошокотерапию, но еще и инсулиновую. Больному делали укол инсулина, вызывая инсулиновый шок. Не было других средств. Не было у врачей лекарств, какие есть сегодня.

Я рассказала про свою давнюю знакомую, как вместе с подругой «приводили в чувство» в воспитательных целях.

Он удивился:

— Электрошок применяли только в случаях шизофрении и маниакальной депрессии.

— А как же отец? — Я вдруг на мгновение испугалась. Не означает ли это, что отец был шизофреником. — Может ли быть, что его так вылечили?

— От этого лечения эффект если и есть, то временный, его приходится повторять.

— Значит, если отец, насколько я помню, был не шизофреник, то и тогда тоже?

— Скорее всего, да.

После этого разговора я вздохнула с облегчением. Скорее всего, у отца тогда была тяжелая депрессия. При депрессиях и сейчас, бывает, назначают электрошок, когда те не поддаются другим методам лечения. Кто-то — вроде той женщины, выступавшей по радио, — считает это спасением. Но что-то от отца я ни разу не слышала, чтобы он благодарил врачей, устраивавших ему еженедельную пытку.

— Это что-то вроде небольшого электрического стула, — подвел итог свекор.

Через несколько лет после выхода из больницы отец написал стихотворение:

СУМАСШЕДШИЙ ДОМ
Часть 8

Бодлер, прикинувшись

психиатром,
пришел
в сумасшедший дом.
Там он провел два месяца,
и дом его полюбил.
Дом
отправился следом
и таскался
за ним
по пятам
по всей Калифорнии,
а Бодлер веселился,
когда он терся у ног,
будто приблудная кошка.

ПОХОД

Я приняла решение осуществить мечту всей своей жизни — поехать на север Тихоокеанского побережья, чтобы своими глазами увидеть места, где отец рос, и то, от чего он бежал всю жизнь. Клянусь, ровно в ту самую минуту, когда я это решила, я услышала его смех. Отец на меня злился:

— Давай. Вперед. Отправляйся в свой чертов крестовый поход в память о многострадальном папаше.

Я решила пройтись по его тропинкам вдоль ручьев, где играет форель, навестить дом, в котором он жил.

Я боялась этих мест, не знала, хватит ли у меня сил выдержать боль, которая происходит оттуда. Но мне очень хотелось найти ключ к тайнам его магии. Конечно, это было глупо — обладай его магия силой, он остался бы жить.

«ПРОШЛОЕ НЕ УШЛО. ОНО ДАЖЕ НЕ СТАЛО ПРОШЛЫМ» (УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР)

Во сне я попала в Орегон. Меня привели к дому, где вырос отец. На передней двери окошко было хрустальное, в нем играло солнце. Окрестные поля были залиты светом. В старом курятнике в углу сидела бабушка и горько плакала. Отец лежал мертвый на старой грязной дороге. Медленно я подошла и, чтобы лучше его рассмотреть, опустилась на колени. Вдруг голубые его глаза широко открылись. Но тут появилась Каденс, схватила меня за руку, и мы бежали, бежали, бежали.

ВЕТЕР

Каденс любит быструю езду. Любит, чтобы задние колеса едва не летели по воздуху. Приятель ее терпит до последнего, а потом уж не просит: «Пожалуйста, помедленней», а вопит во все горло: «Страшно! Да страшно же!»

Вот уже три дня дует восточный ветер, наполняя комнаты рябью теней, цветочной пыльцой и страхом. Я в кабинете у ортодонта, где женщина-врач не замечает, что мне страшно. Потом я на заднем крылечке и меня утешает Пол. Его теплый высокий голос не теряет твердости даже при этом ветре. «Ты можешь жить дальше», — повторяет он в сотый раз. Нет, вслух мы говорим не о смерти. Вслух Пол произносит другое. Он говорит: «Ты вполне в состоянии поехать в Вашингтон. Будь там поосторожней, но ничего не бойся».