Смерть не заразна

В двадцать лет, прохладным осенним утром на ранчо в Монтане, я битый час выслушивала, как пишут киносценарий. Отец тогда собирался в турне, подготовленное издателем книги «Экспресс Токио — Монтана». Кажется, он считал, что научиться писать киносценарий не сложней, чем печатать на машинке, и хотел, чтобы я поняла, как это делается. У него были друзья, которые этим зарабатывали на жизнь, и зарабатывали неплохо. Сам он мечтал о том, чтобы какая-нибудь киностудия купила у него книгу и по ней поставили фильм, как это случилось у кого-то из его друзей. Ему, писателю, киношные гонорары казались огромными, и он мечтал о них, чтобы стать защищенней. Именно защищенности ему и недоставало, но искать ее нужно было где угодно, только не в Голливуде. Как ни восхищались его романами знакомые кинозвезды, работать в кино ему так и не привелось. Мы оба с ним знали и любили Хэла Эшби по его замечательному фильму «Садовник».[18] Потому пришли в жуткий восторг, когда Эшби купил права на «Чудовище Хоклайнов». Но прошло немного времени, и отец получил из Голливуда печальное письмо, где было написано, что Эшби болен и не в состоянии работать.

Однажды он рассказал, как побывал в гостях у Джека Николсона. Я удивилась: отец редко упоминал о знакомых знаменитостях. Видимо, в тот раз он сказал об этом, потому что знал, как я люблю «Китайский квартал».

— Ну и как?

— Привел меня туда Гарри Дин Стэнтон,[19] а я напился, и мы поспорили.

— Ну?..

— Ну и, кажется, Джеку я не понравился.

— Почему?

— Я попытался ему кое-что объяснить, но мне не хватило слов. Так что я взял лилии, которые там были в вазе, и подбросил под потолок.

Могу понять Джека Николсона, который, вероятно, рассердился на отца, когда тот устроил дебош в его шикарном голливудском доме. Он думал, что побеседует с классным писателем Ричардом Бротиганом, а ему пришлось смотреть на разбезобразничавшегося пьянчужку. Я так и вижу зеленые толстые стебли, взлетевшие веером под потолок, и сыплющиеся с них капли, вижу, как Гарри Дин собирает цветы, разбросанные по безупречному полу, а отец отыскивает глазами, что бы еще учинить. В тот день зная, как отец дорожит людьми и никого не хочет отталкивать, я все равно за него огорчилась. Ему отчаянно нужны были и деньги, и люди. Мне и сегодня жаль его, однако я вижу и веер из лилий, и оскорбленное выражение, наверняка возникшее на лице Николсона, когда мой отец поставил точку в их споре таким экстравагантным способом.

СЧАСТЛИВОЕ МЕСТО

«Счастливым местом» назывался дом для престарелых, куда я собиралась отправить отца, когда тот станет старым и беспомощным.

— Нет, нет, не отправляй меня в «Счастливое место», — говорил он будто бы старческим, дрожащим голосом.

— Папа, это ради твоего же блага.

— Я буду хорошо себя вести, обещаю.

— У тебя будет много новых друзей.

— Не-е-е-е-е-е-е-е-е-ет, — хныкал он и шаркал прочь из комнаты.

ПОД САМЫМ ПОТОЛКОМ

Элизабет вошла в комнату в платье, которое мне подарил Пол четырнадцать лет назад. Она высокая девочка, и платье ей пришлось почти впору.

— Посмотри, что я нашла, — сказала дочь.

— Когда тебя еще не было, твой папа подарил мне его на Рождество.

— Оно было тебе как раз? — сказала она.

— Конечно.

На ней платье болталось, и пуговицы на спине были застегнуты неправильно.

— Дай-ка я перестегну, — сказала я.

Элизабет вышла, а потом вернулась в кальсонах.

— Смотри, это лучше сидит, — сказала она.

Я так и подпрыгнула на своем диване, и сердце упало в пятки.

— Где ты их нашла?

— В коридоре на антресолях, — ответила дочь, глядя на меня чистыми голубыми глазами.

Я взяла себя в руки и постаралась, чтобы голос меня не выдал.

— Кажется, на сегодня ты там порылась достаточно.

— Я еще не добралась до верхней полки.

— М-м-м-м-м-м-м, — промычала я, стараясь не сморщиться.

— Там интересно.

— Понимаю, но сейчас уже пора спать.

Мне оставалось только надеяться, что наутро в голову ей придет что-нибудь другое.

Элизабет оставила антресоли в покое и отправилась чистить зубы.

Я поняла, что отцу пора снова переезжать.

Верхний ящик на антресолях, под самым потолком, перестал быть надежным местом.

Не знаю, похороню ли я его когда-нибудь или так и буду перепрятывать из тайника в тайник. Можно ли долго держать прах в доме? Я его не выставляю ни на столик, ни на каминную полку. Не веду с ним бесед. Просто мне спокойней, когда я знаю, что у него есть место, где сухо, тепло, откуда слышно, как в детской играет внучка, в кухне гудит посудомоечная машина, а по ТВ идет баскетбол. Мне спокойней, когда он рядом. Муж не возражает. Полка на антресолях — его идея. «Пусть стоит сколько хочет».

Есть лишь одно обстоятельство, которое нарушает спокойствие: моя дочь. Что она подумает, если узнает? И когда ей об этом сказать? Сколько лет должно быть человеку, чтобы ему можно было сказать о том, что на верхней полке на антресолях, под самым потолком, хранится прах деда?

БОЛИНАС