Смерть не заразна

К тому времени, когда я родилась, отец перестал охотиться. Изредка он ездил на охоту с Джимом Гаррисоном и Томом Макгуэйном, но, насколько я могу помнить, ездил просто так, без увлечения. Но вот любил он охотиться в детстве или нет, этого я не знала.

— Рыбалку он любил — так, что всех соседей заразил.

— Он и маленький ходил на рыбалку? — спросила я.

— Когда ему было лет десять, он ходил на Мельничный ручей, ловил сомиков. Я бы их и не ела, я их терпеть не могу — у них усы противные, да Ричард сам чистил, сам обваливал в муке и жарил.

— Значит, он и готовить умел?

— Еще как. Кукурузу варил лучше всех.

Я пыталась сообразить, на что перевести разговор, как она вдруг, подавшись вперед, спросила сама:

— А ты не знаешь, почему он покончил с собой?

— Не знаю, — ответила я.

Наступило молчание. День подходил к концу.

Каденс потянулась и встала:

— Вы не возражаете, если я пойду пройдусь?

— В столовой на столе фотографии, — сказала Мери Лу. Согнутая, она бодро двинулась в столовую.

Я сделала было шаг следом, но тут же остановилась и спросила разрешения, можно ли.

— Конечно, детка, — сказала она.

В комнате было полно мягких игрушек. Везде, где только можно, стояли и сидели мишки всех размеров. Мой порыв купить ей игрушку, оказалось, был правильный.

— Я не знала, что вы любите игрушки.

— Да и я не знала, пока кто-то не подарил, — съехидничала она, подошла к белому мишке, на которого я смотрела, взяла в руки, смахнула пыль у него с головы. — Пыль, знаешь ли, копится. Вот что плохо, когда стареешь. Никак не вытереть пыль. Передай его от меня Лиззи.

Вместе мы нашли бумажный пакет, куда положили медведя, чтобы он доехал до дома в целости и сохранности. В сопровождение к медведю я попросила написать для дочери пару строк. «Лиззи от ее прабабушки Мери Лу».

Снова расположившись в кухне, мы принялись разглядывать черно-белые фотографии. Кукла на диване в красивом платье. Цветы.

— У меня тогда был сад. Весь день я там возилась, а вечером пила пиво — так, кружку-другую. Ничего ведь такого, правда?

Наступила моя очередь пожать плечами.

— А чего бы вам больше всего хотелось? — спросила я.

Она подняла ладонь и помахала пальцами:

— Летать.

— Куда? — Я представила себе трансатлантические перелеты, например, во Францию.

— Где-нибудь здесь.

— Почему?

— А мне нравится смотреть на все сверху вниз, — сказала она и протянула фотографию своего сада, сделанную в шестидесятых.

Сад был замечательный. С удовольствием мы обе разглядывали настурции и анютины глазки. Она показала и свою фотографию, тридцатипятилетней давности, где она стоит в новой шубке. Запахнулась она с явным удовольствием. Я попросила на память фотографию сада. Она выбрала мне ту же самую, что когда-то отец бросил в камин. Мери Лу с «папой», отцовским отчимом, под ивой в заднем дворике. Я осторожно ее взяла. Отец совершил ошибку. Рассказывая мне о детстве, он называл себя «белым отребьем», и я думала, что семья у нас такая и была. Я была не права. Маленький аккуратный домик, где я провела семь часов, был тому доказательством, а наши родные все были люди, которые много работали и заработали лучшую жизнь.

Мери Лу сказала, что гостиная в пристройке стала гостиной, когда отец уехал, а сначала это была его комната, и построили ее, когда он пошел в старшую школу. Именно здесь он впервые начал писать стихи. Я заглянула туда, теперь там была кладовка. Входная дверь заперта, окна забраны старомодными жалюзи. Какое-то время после отцовского отъезда в комнате жила тетя Барбара. Отопления в пристройке не было, и зимой там было нежарко. Но, по словам тети Барбары, отец просиживал за машинкой все вечера напролет. До того, пока не было пристройки, он спал на диване в гостиной. А до гостиной он спал где придется: у них была нищета. У них была только Мери Лу, боровшаяся с Депрессией один на один. Мери Лу и страшные, пьяные отчимы. Тетя Барбара как-то вспомнила, как они с отцом зимой проходили пешком не одну милю, собирая в старую детскую коляску бутылки, чтобы заработать немного денег. Нищета отзывалась всю жизнь в отце болью, и это из-за нее в двадцать один год он угодил в психиатрическую лечебницу.

— Как отец попал в больницу?

— По приговору суда. Он там был то ли тридцать, то ли шестьдесят дней.

— За что его приговорили?

— Он пришел в полицейский участок и сказал: «Арестуйте меня». Они сказали: «Тебя не за что арестовывать». Тогда он вышел, бросил камнем в окно и сказал: «Теперь есть за что». Мы ездили к нему каждую неделю.

Хотела бы я знать, что подумали тогда психиатры, глядя на эту бойкую на язык женщину, на ее мужа, с явно индейской кровью, с натруженными руками, и на моего абсолютно не похожего на них, юного, стройного, витавшего в облаках отца.

Напоследок я спросила у Мери Лу, о чем она мечтала в молодости. Она сделала вид, будто ей нечего сказать.

— У нас не было времени на мечтания. В те времена человек выбивался из сил, чтобы заработать себе к концу дня на тарелку еды. Когда я ложилась в постель, я уже до того уставала, что хотела только одного — спать. Безо всяких мечтаний.