Смерть ничего не решает

— Твоя неосмотрительность способна поставить под удар всё дело.

— А ваша мнительность срывает всю работу.

Надо ближе подойти. Всего несколько шагов к лестнице и в нишу: если прижаться к стене, его не заметят. Но осторожно, очень осторожно.

— Значит, ты считаешь, что я излишне мнителен? Или может быть, слишком молод? Неопытен? Склонен к фантазиям?

Куна-хитрец, Куна-плющ, того и гляди, обовьет сетью, обложит. И что делать? А ничего. Карья когда-то учил: не трепыхайся в силке — меньше запутаешься. Лучше тишком сеточку пощупать, к ячеечкам присмотреться да ту, что пошире выбрать. И выскользнуть, когда прижмет. Ну а того замечательней — затянуть в ловушку другого врага. Вон кам кругами ходит, сыплет намеками и всё пытается от Ыйрама с Заиром ненавязчиво отмежеваться, но так, чтобы только Туран видел.

— Отвечай, Ыйрам — считаешь меня идотом?

— Нет.

А прозвучало как «да».

В нише пахнет подгнившим деревом, и вжиматься в стену приходится изо всех сил: если Турана заметят — беды не миновать.

Наирские палачи на весь Мхат-Ба славятся.

— Он — кхарнец, Ыйрам. Кашлюн, помогающий создавать оружие, которое, в отличие от големов, может быть использовано против Кхарна. И тебе это не кажется странным?

— Ему платят.

Внизу хлопнула дверь, где-то раздался звонкий собачий лай, грохот и сердитый голос Ирджина, на миг перекрывший прочие звуки.

— То, что он берет деньги, еще не означает, что он работает из-за денег.

Во рту пересохло, а сердце, сжавшееся комком, забухало, застучало, как почудилось Турану, оглушительно, выдавая его присутствие. Уходить надо, и из коридора, и из поместья, и из Наирата.

Спокойствие, что пришло вместе с холодом молельни, вымелось без остатка и почти мгновенно.

Железные демоны пусть заберут того урода, который пырнул Карью!

Железные демоны пусть заберут самого Карью, которому вздумалось подохнуть в такой неподходящий момент.

И Ниш-Бака… и Ыйрама… и Ирджина… и Куну. И сцерхов с ними.

Остаток ночи Туран пролежал в кровати с открытыми глазами, шепотом зачитывая себе строки из школярского «Мирослова».

— И путь один, закончившись печально… печально, другой рождает. Тот же, истомившись, приводит к первого истоку… круг смыкая… Всевидящее око. Милосердно.

— Милосердие? Помилуйте, любезный, о каком милосердии идет речь? Уж не о том ли, которое в Кумхане и Толкованиях описано? Так это же эвфемизмы, образы! — мэтр Аттонио, подобрав полы шубы, осторожно ступил на лед. — Это только безумцы в Лиге могут строить планы о создании милосердного для всех государства! Да и там к ним относятся как к безобидным сумасшедшим, понимая, что подобное невозможно. А сами вольные города собачатся еще злее, чем наши Хурд с Ольфией.

— Но некоторые выкладки весьма любопытны. — Ирджин шел следом за Куной и перед художником, как бы массой своей разделяя этих двоих. — А вы как считаете, уважаемый Гыр?

— Любая свобода — путь к хаосу, — охотно отозвался Куна. — Наконец-то слышу что-то разумное от рисовальщика.

Туран плелся последним, пытаясь понять, что же задумал этот проклятый волох. С Ишасом вчера разговор имел, и после этого разговора Ишас исчез. А Куна остаток дня был весел. И сейчас тоже. Очередное испытание придумал? Оно понятно, что Куна не уймется. И надо хоть как-то себя обезопасить. Убить его? Незаметно не выйдет, не хватит умения. Бежать? Самый крайний вариант. Перехитрить? Пока только и остается, что юлить и изворачиваться. Ну и, конечно, запасным выходом Ирджин. Заинтересованный Ирджин. Осторожный Ирджин. Ирджин, который обещал помощь. Или нет, ничего не обещал, просто предупредил и следовало бы это как-то толково использовать…

И где-то на самых задворках царапалось понимание, что главная-то Туранова задача не исполнена.

Ничего. Как-нибудь.

Дорога, начавшаяся у ворот поместья, некоторое время тянулась вдоль частокола, но потом свернула с холма на снежное поле, из которого черными вешками торчали деревца. Протоптанная меж сугробов тропа была узка и хорошо знакома Турану. Может, всё и обойдется? Никто вроде не нервничает и не удивляется: Ирджин вежлив и спокоен, мэтр Аттонио, чье присутствие и вовсе привело Турана в замешательство, ноет о заедающей челюсти Кусечки. Сама Кусечка привычно свисает с плеча, и выпуклые глаза горят на свету зеленым. Куна вот чересчур весел. Шагает себе бодро, сминая сапогами тонкий слой утреннего, пухового снега, и мирно рассуждает о нашумевшей «Теории равного государства» Мирги. Книгу он, правда, не читал, но мнение имел.

— Подобные идеи вредны. Они подрывают устои Наирата, а посему любые их носители по умолчанию являются лицами, умышляющими против кагана. Следовательно, поступать с ними надлежит, как со шпионами.