Смерть никто не считает

– Давно, Андрей Николаич, – ответил Широкорад, перенявший у бывшего своего командира манеру не здороваться, а словно продолжать не сегодня даже начатый разговор.

– Помни, встречаемся вечером у Метальникова! Посидим, выпьем. Да, вот ещё что: будь поделикатнее с ним… Я не успел тебе рассказать, извини… Но полгода назад какие-то подонки убили его единственного сына. В общем, Вячеслав ещё не оправился. А может, и никогда не оправится…

– Я понял, командир. Мы больше скажем, немотствуя, чем, если будем обсуждать происшедшее.

– Всё так, Александр Иваныч, ты правильно понял… Ладно, бывай! Э-э, отставить! Ты готов к записи передачи? Завтра тебя, меня и Метальникова ждут на телевидении…

– Запишемся, Андрей Николаич.

– Ну всё, бывай!

– Есть бывать!

Широкорад выключил мобильник и пошёл в ванную. Быстро помылся, побрился, подправил моложавые усики. Потом достал из шкафа костюм и, почистив щёткой, надел. Синий, отменно сшитый костюм сел так, как надо. На лацкане серебрилась маленькая подводная лодка. Александр Иванович лишь перевязал бордовый галстук – не нравилась морщина на узле, и тщательно поправил воротник рубашки. Наконец закрыл нумер на ключ и отправился завтракать. На лестнице ему повстречалась распялившая ярко-красный рот хозяйка гостиницы. Широкорад суховато, но вежливо поздоровался с нею, не обратив, впрочем, никакого внимания на её призывно белевшие коленки. В многочисленные зеркала, развешанные по стенам гостиничного ресторана, он тоже не глянул. Собственно, он никогда не смотрел в зеркала. Не фотографировался на память и покидал троллейбус, если видел кого-нибудь похожего на себя. А ещё испытывал тошноту, замечая у других свою интонацию.

Уже без семи минут девять он вышел из гостиницы «Адмиралтейская», в которой занимал люксовый нумер, и не спеша направился к Дворцовому мосту. Главный военно-морской парад был назначен на десять ровно, поэтому Широкорад не торопился. Когда он миновал Генконсульство Румынии, Музей политической истории, сад и декоративные якоря, то заметил на гранитном парапете набережной свежую – ещё вчера её здесь не было – надпись:

Море уходит вспять.

Море уходит спать…

«Какой-нибудь разлюблённый курсантик поработал…» – мелькнуло у Александра Ивановича.

И вдруг, будто смотав в клубок лет эдак тридцать пять жизни, он, черноусый мичман, нестеснительно уселся в первом ряду гарнизонного Дома офицеров, между каперангами и кавторангами, чтобы насладиться выступлением Полины Душиной.

Если б кто дерзнул в ту пору сказать о ней, что, мол, «фельдшерица подходявая», то с зубами бы попрощался тотчас. Но и в последующие годы он никому бы не позволил так отзываться о Поле. Впрочем, теперь уже о Полине Ивановне Широкорад. А читала в тот далёкий день, со сцены Дома офицеров, она Маяковского, его «Неоконченное». Вот эти самые, начертанные теперь на невском граните строки…

До замужества Полина угощала иных ухажёров озорной частушкой.

Я какая ни на есть —

Ко мне, гадина, не лезь!

Я сама себе головка,

А мужик мне не обновка!

Саше же она признавалась в письмах, что любит «сердцем и кровью». И Широкорад тысячи раз потом перечитывал эти письма в заморье. А в редкие встречи на берегу целовал Полину и называл теплой крошкой своей. А ещё говорил: «Красива собой и настолько хороша, словно её нарочно выдумали тоскующие и грустные люди себе на радость и утешение». Нет, он не сам это сочинил, но ему очень нравилось. Когда вернулся из третьего похода, позвал девушку расписываться в ЗАГС – отказ не принимался. Ну а в 1981-м появилась Поля-маленькая, она же Полик, Полёнок, Детик.

Широкорады не могли сказать: «Приходи к нам, тётя лошадь, нашу детку покачать…» Ведь ни тёти, ни других родственников в Гаджиево не было – кто в Волгограде, кто на Смоленщине. В общем, управлялись сами. Александр Иванович научился не только яичные ромашки на сковородке подавать, но и кое-что поинтересней. А именно плов. О, что это был за плов! Даже лучший кок Северного флота Михаил Григорьевич Борейко пускал слезу от зависти. Слеза одна, на две, как говорится, не было силы. В доме же поселилось пару кошков, пару собаков. Деньгов порой не хватало, а вот глупостев не водилось вовсе. Ну, разве, что такая вот шутливая перемена окончаний в словах. Стоило Полине Ивановне начать, Александр Иванович уже подхватывал.

…В медленные воспоминания Широкорада проникали быстрые.

«Любовь в этом мире невозможна, но она одна необходима миру. И кто-нибудь должен погибнуть… А иначе нельзя… Или любовь войдёт в мир и распаяет его… Или любви никто никогда не узнает…»