Смерть никто не считает

Братченко виновато улыбнулся.

– А впрочем, не забивай голову… Лучше прелюбопытную гисторию послушай…

Вадим Сергеевич закрыл кран и понёс перед собой мокрые большие руки. Потом тщательно обтёр их полотенцем и, присев на кушетку, начал свою повесть:

– Так, но с чего же начать, какими словами? А всё равно, начну словами: там, на станции Новолазаревская, в кипящем котле Арктики…Почему, скажешь, в кипящем? Ну а как я, Денис, эту необычную, гадательную и неопределённую Арктику тебе опишу… Год?.. Год тысяча девятьсот шестьдесят первый… И если не изменяет мне память, то двадцатые числа февраля. Холодина! Такая холодина, что из себя самого можно выскочить. И даже на пресловутые рёбра не опираться… Короче, погода ощерилась! Авиацию не поднять… А до земли обетованной, «откуда доходят облака и газеты», – восемьдесят километров… И вот тут, по гадскому стечению обстоятельств, птенец человечий оказался на краю гибели. Тьфу! Прости, Денис, съехал на штампы… Э-э, ну так вот… Врач этой полярной станции, Леонид Рогозов, заметь, единственный тамошний врач, сам поставил себе диагноз: острый аппендицит. В общем, всё как у тебя. Почти всё. Разница лишь в том, что тебя спасал я, а Рогозова – Рогозов. Нет, конечно, ему помогали метеоролог Артемьев, подававший инструменты, и инженер-механик Теплинский, державший у живота небольшое круглое зеркало и направлявший свет от настольной лампы. Начальник станции Гербович дежурил на случай, если кто-то из «ассистентов» грохнется в обморок. А что же Рогозов? А Рогозов лёжа, с полунаклоном на левый бок, вкатил себе раствор новокаина и аккуратненько так сделал скальпелем двенадцатисантиметровый разрез в правой подвздошной области. Временами всматриваясь в зеркало, а временами и на ощупь, без перчаток, действовал он… Следишь, Денис? Ага, вижу, что следишь. Хорошо, сейчас посыплются ещё и цифры… Итак, через тридцать-сорок минут от начала операции развилась выраженная общая слабость, появилось головокружение. Ещё бы! Ведь добраться до аппендикса было непросто – Рогозов наносил себе всё больше ран и не замечал их. Сердце начинало сбоить. Каждые четыре-пять минут он останавливался на двадцать-двадцать пять секунд… В какой-то момент Леонид Иванович даже пал духом. Скапустился… Но затем осознал, что вообще-то уже спасён! Да, именно так. Операция, длившаяся час и сорок пять минут, отколотилась. Дней через пять примерно температура нормализовалась, а ещё дня через два были сняты швы.

– Вадим Сергеич, значит, это о нём, о Рогозове, Высоцкий ту песню пел…

– Конечно, о нём, не о тебе же. И это ему, а не тебе, вручат впоследствии орден Трудового Красного Знамени. А впрочем, и ты, Денис, большой молодец… Хвалю!

– Спасибо! Но если бы не вы, товарищ капитан…

– Да ладно тебе… Служи Советскому Союзу!

…Умыв, что называется, руки, Радонов отправился в курилку. Дорогой он доложился командиру и, приобретя его благодарность, пребывал в прекраснодушном настроении – выстукивал об портсигар какой-то уж очень воинственный марш. Таким его и увидели штурман Первоиванушкин и мичман Широкорад. Оба уже разминали в пальцах туго набитые пайковые индийские сигареты.

– Что, братцы, воскурим фимиам? – чуть ли не пропел Радонов.

Штурман Первоиванушкин улыбнулся и чиркнул зажигалкой, давая каждому из товарищей прикурить.

– Какая, однако, у тебя, Иван Сергеич, горелка… Небось серебряная?

– Да, тонкая штучка… Не удержался, купил… Чуть ли не всю получку укокошил.

– Слышишь, Александр Иваныч? Во сибарит даёт! Ему бы ожениться, тогда бы знал, на что получки укокошивать…

– А сам-то когда такому совету последуешь? – сказал, выделывая дымные кольца Широкорад. – Ване-то – двадцать пять, лицо ещё пушится, а тебе через две недели… Сколько? Тридцать, тридцать лет!

– Молодость, брат, как известно, к нам уже вернуться не может… Разве что детство…

– Да чёрт с ней, с молодостью! Ну, вот что ты брякнул недавно на танцах Вале Верёвкиной? Мадам, отодвиньтесь немножко! Подвиньте ваш грузный баркас… Вы задом заставили солнце, – а солнце прекраснее вас…

– Я – любавец! Я – красавец! А она, она перед моим носом изнемогала в невозможно восточной позе. А впрочем, Сань, ты прав… И мне надо бы осупружиться, а? Променять, как писал твой любимый Платонов, весь шум жизни на шёпот одного человека…

– Да, ну тебя… Я серьёзно, а ты…

– Сань, да я тоже серьёзно… Поверь!.. Просто смарагдовое будущее не вытанцовывается…

Радонов незаметно и как-то лукаво подмигнул Первоиванушкину.

– Найти бы единственную мою письмовладелицу… Такую, например, как твоя Полина, и сразу того…

– Чего того? – вскинулся Широкорад.

– Под венец! Исцелять раны цветами…

– Иван Сергеич, поговори с этим паяцем сам, – закашлялся мичман. – А мне пора, надо идти…

– Иди, иди, Карамазов…Дуй до горы!.. А я ещё помозгую насчёт Великого инквизитора… Базеля… Совсем распоясался, даже на командира вон бочку катит…

– Ну, мозгуй, Вадим Сергеич, – парировал Широкорад, – только потом не забудь рассказать, что намозговал! Как подсказывает опыт, лучше знать о твоих экспромтах заранее…