Смерть, о которой ты рассказал

Я не раздевался. Потушив свет, усевшись в кресло возле двери, сунул сигарету в рот, но не зажег ее и, стараясь унять вновь охватившую меня дрожь, стал жевать крошки табака.

Если Мина сказала правду, то у нее не было никаких причин идти к сыну в эту ночь. Но даже если она соврала, то я не понимал, зачем ей нужно приходить к нему в это время, когда у нее есть тысяча возможностей поговорить с ним днем.

И, однако…

Что-то смутно говорило мне, что она пойдет!

Сигаретная бумага прилипла к моим губам. Я нервно соскреб ее кончиком языка. Некоторая вялость притупляла мое восприятие. Сон в этот вечер донимал меня. В полутемной комнате я видел свою кровать, и мне хотелось броситься в нее, как в воду, чтобы забыться на несколько часов.

Не знаю, сколько времени я просидел вот так в кресле, борясь со сном. Вдруг я услышал неуверенное поскрипывание. Удивительно, как скрипит прекрасно смазанная дверь ночью.

— Ну вот, — сказал я себе.

Скользящие шаги, о которых я скорее догадался, чем услышал, приближались к моей двери. Я старательно, немного громче задышал, делая вид, что сплю. Скольжение, а может это было шуршание ткани, затихло… Послышался щелчок замка, скрип дверных петель. И затем чуть уловимое — но я знал, что он раздастся — шушуканье…

Тогда я открыл заднюю дверь, выходившую прямо на чердачную лестницу, не опасаясь, что меня могут услышать из комнаты Доминика, так как она находилась в другом конце коридора. Однако, перед тем как подняться на крышу, я снял свои туфли. При бледном свете, проникавшем через форточку, я включил магнитофон.

Зеленый огонек, показывающий интенсивность звука, зажегся и начал мерцать в темноте. Это слова, которыми обменивались Мина и ее сын, заставляли дрожать зеленый огонек. Охваченный волнением, я долго смотрел на него. Иногда он останавливался, затем снова начинал мерцать, снова останавливался и снова начинал работать. От всего этого хотелось выть…

На чердаке было душно, пахло пылью и старыми вещами. Под черепицей нечем было дышать. Я возвратился в свою комнату, оставив магнитофон делать грязную работу стукача.

На этот раз вместо того, чтобы сесть, я подошел к окну и выкурил сигарету. Когда она догорела, я зажег другую. Так прошло больше часа. Я смотрел на спящую природу, и ночной холод заставлял меня дрожать. А может, это была тревога?

Наконец Мина возвратилась в свою комнату, и я снова поднялся на чердак, чтобы выключить магнитофон. Мое любопытство было таким сильным, что я хотел прослушать запись сразу же, но для этого нужно было принести аппарат в комнату и отключить микрофон. А это был риск привлечь внимание Доминика.

Терпение! Лучше дождаться завтрашнего утра.

* * *

Трудно представить более грустно-комическое зрелище, если можно так выразиться, чем Мину, с сосредоточенным видом отсчитывающую капли воды в стакан с водой! Но самое невероятное, что она еще нагло скорчила гримасу, поглощая это питье.

— Противно? — спросил я.

— Ты не можешь себе представить. Нет, я представлял, представлял, но не показывал виду. Завтрак подходил к концу. Доминику уже надоело копаться в земле, и он поставил свой мольберт в соседнем лесу, чтобы приступить к созданию очередного шедевра.

Я встал из-за стола. С тех пор как я открыл глаза, то думал лишь о магнитофоне и его таинственном содержимом. Я разнесу его внутренности, как копилку, чтобы вытряхнуть из него слова.

— Что ты собираешься делать утром, Поль?

— Хочу навести порядок на чердаке. У меня еще много нераспакованного барахла в чемоданах.

— Что тебе приготовить на обед, дорогой? Ты знаешь, что сегодня день мясника?

— Как тебе будет угодно…

Не о такой ли жизни я мечтал? Не такие ли фразы создают впечатление безобидной и благополучной жизни? И однако…

Она подошла ко мне, чтобы поцеловать. Но я резко отстранился, увертываясь от ее губ.

— Ты не хочешь поцеловать меня, Поль? Я сжал кулаки.

— Ну что ты…

Ее губы не имели привычного вкуса.

— Ладно, — вздохнул я, — пойду поднимусь.

К счастью, на двери чердака была защелка, и я не опасался быть застигнутым врасплох. Дрожа, я включил магнитофон и стал ждать. Аппарат бесстрастно начал крутиться с фразы:

«.., о чем-то подозревает».

Молчание, затем насмешливый шепот Доминика:

«Ты думаешь?»

Странный шум, который мог быть и поцелуем. И звучный голос Мины (наиболее различимый) сказал:

«Во всяком случае, будь осторожен, не противоречь ему…»

Ему, то есть мне!

Наступило более продолжительное, чем раньше, молчание. Я его видел по зеленому индикатору. Оно проявлялось в неподвижности огонька. А затем магнитофон воспроизвел звуки, но это была не речь. О нет! Только шум…. Шум, который я знал, который узнавал… Звуки, которым я вначале не поверил. Звуки, которые издают мужчина и женщина, совокупляясь. Были слышны скрип матраса, вздохи, краткие восклицания… Прерывистое дыхание, поцелуи… Вся ярость неистовой любви.