Смерть отменяется

За дверью молодой женщины грохотала музыка. Я прислушался и определил, что это – западный неодобряемый рок, опера «Иисус Христос – суперзвезда». Меня по этому поводу сынуля натаскивал, хоть я и говорил ему тысячу раз, что доведет его любовь к ненашей музыке до цугундера, а он все равно: ах, битлы; ах, роллинги; ах, свинцовые цепеллины. Где-то доставал за огромные деньги катушки с записями или пласты фирменные, переписывал на свой магнитофон, делился с друзьями. Позиция властей по поводу рока четкостью не отличалась: и не запрещалось строго-настрого, но и не одобрялось. Понятно, что в райкоме на исповеди любовью к зарубежной музыке хвастать не будешь и любое прослушивание тебе в минус идет – но и такого, чтобы бобины-катушки иноземные изымать, как книги запрещенные, заведено не было.

Я позвонил в дверь к актрисуле – раз, другой, третий.

Наконец музыку выключили, и на пороге возникла хозяйка.

Понятно, почему лицо генеральши при упоминании о ней искажалось – артистка ей, конечно, сотню очков вперед могла дать. Худенькая, маленькая, с тонкими чертами лица, в брючках и блузочке, она выглядела интеллигентной и даже одухотворенной. И – большущие бархатные глазищи. Правда, при этом вокруг нее распространялся явный алкогольный дух. Но пахло не примитивным портвейном или пивом – коньяком. Притом не старыми вчерашними дрожжами – новой, утренней выпивкой. Хотя и десяти еще не пробило.

– Проходите, – посторонилась крошка, когда я представился. Голос у нее тоже был бархатный – хорошо поставленный и глубокий. – Вы сыщик. Как интересно.

Она провела меня на кухню. Планировка оказалась в точности такая, как в квартире убитого, только отделано все по-модному: обшито деревом, словно в избе. А на стене – лапти висят. И большой деревянный ковш – кажется, он братина называется. На столе, опять-таки, бутылка коньяка. Только рюмка – одна. А еще баночка шпрот и маслины. Интересно, где она маслины достала? Сроду я их в магазинах не видел, и в заказах нам не давали. Может, у артистов заказы такие особенные? Или блат у нее где-нибудь непосредственно в Елисеевском гастрономе?

– Выпьете со мной? – приглашение, сделанное грудным и низким голосом, прозвучало столь вдохновляюще, что захотелось ему последовать.

– Не могу. Я на работе. И за рулем.

– Вы же милицанэр. Вас никакой постовой не остановит. А остановит – вы отбрешетесь.

– А вы что же? Выпиваете с утра? Не работаете сегодня? Выходной у вас?

– Репетиции нет. А до спектакля отмокну. Садитесь. Я сделаю вам чаю, раз вы серьезными напитками манкируете.

Она сосредоточенно подожгла спичкой газовую горелку.

– Мария, что вы делали вчера вечером?

– Спектакль играла. – Иона кивнула на большую афишу, что висела на одном гвозде прямо тут, на кухне. На афише большими буквами значилось: «ГАМЛЕТ», и она, Мария Кронина, – третьей или четвертой в числе действующих лиц: наверное, Офелия. А может, королева-мать, Гертруда. По возрасту, конечно, скорее Офелия. Но в современном театре все может быть.

– Хорошо принимали?

– Удается до сих пор собирать обломки, – заметила девушка глубокомысленно.

– Вы о чем это? – совершенно не понял я, что гражданка имеет в виду.

– Актеры, конечно, пострадали от советской власти, но не так чтобы сильно. Но вот все, что вокруг!.. И без того мало кто отличался гигантским ростом, а как в итоге все совсем измельчало! Налейте мне уже коньяку.

Я послушно наполнил ее рюмку – вообще девушка обладала удивительной способностью внушать, обаять. Я пожалел, что отказался выпивать с нею. Было бы неплохо забыться с такой крошкой.

Она хватила коньяку – без закуски.

– Вы, наверное, знаете, чей самый лучший перевод «Гамлета»? Правильно, Пастернака. Но Пастернака в пятьдесят девятом расстреляли, отсюда все произведения его – вне закона. Вы об этом знали? Не знали?

А тут и чайник засвистел, изошел паром, и Мария бросила в заварной чайник три ложки индийского, «со слоном».

– А поэты? Композиторы? Исполнители? Режиссеры? Знаете ли вы, мой дорогой милицанэр, что в тысяча девятьсот двадцать втором году советское правительство выслало из молодой Республики Советов целый философский пароход? – Я не ведал, правда ли это, а может, антисоветские домыслы, и развел руками. – А то, что сорок лет спустя, в шестьдесят втором, наши руководители выслали на Запад целый творческий самолет – знали? Режиссеров, поэтов, писателей, композиторов? И да, толику актеров вместе с ними тоже, до кучи? Все большей частью молодых, отборных: Тарковского, Ромма, Чухрая, Калатозова, Хуциева, Рязанова Эльдара? Высоцкого, Галича, Окуджаву? Солженицына, Виктора Некрасова, Искандера, Аксенова, Вознесенского, Слуцкого Бориса?.. Что, правда, не знали? И не ведаете, как чекисты и цэкисты этим советское искусство обескровили? И как эти люди высланные сейчас там, в Америке и во Франции, на благо Запада успешно работают? Вы, может, по ночам и Би-би-си с «Голосом Америки» не слушаете?

– Остановитесь, Мария! – сделал я предостерегающий жест. – А то мне на ближайшей исповеди в райкоме придется вас, как это называется, застучать.