Смерть отца

– Все дни и все ночи я шатаюсь по столице и делаю зарисовки. Но не это ищет моя душа, – указывает Шпац на суматошный рисунок веселящейся молодежи. – Господину доктору, несомненно, знакомы голландские художники. Сидят чистые тихие женщины около столов, занимаются домашними делами, и их спокойные глаза следят за чистенькими симпатичными детьми. И свет в комнате несколько темен, и атмосфера тишины, порядка и безопасности окутывает все предметы и фигуры. Я люблю эти картины. И сколько не хожу и не ищу, хотя бы один единственный раз, такую картину в жизни, я ее не нахожу. Рискую и рисую лишь всякое безумие, суматоху, хаос. Только это мой карандаш заносит на бумагу. А эти, – Шпац кладет руку на рисунок, – мои друзья. Я их зарисовал там, где мы постоянно встречаемся.

– И где это ваше постоянное место встречи, господин Шпац?

– В «Пламени Ада», уважаемый господин доктор. Это всеми нами любимый бар. Его каждый вечер посещал и Аполлон, и Марго там пела, и офицер Рифке там бывает.

– Полагаю, – перебивает его Александр, – что и мне надо посетить это место.

– Да, да, – загорается парень из Нюрнберга, – очень важно, уважаемый доктор, чтобы вы посетили «Пламя Ада». Там вы встретите Марго.

– Господин Шпац, хочу вам напомнить, что я еще не взял на себя защиту вашего друга.

– Уважаемый господин доктор, – художник не реагирует на слова Александра, – я готов повести вас в «Пламя Ада» даже сегодня вечером. И если господин доктор посидит спокойно несколько минут, я нарисую его портрет. В облике господина доктора, есть спокойствие, чистота, уверенность в себе, и даже некий свет, который я нахожу в полотнах голландских художников. Несколько минут, не более…

Александр встает и протягивает руку парню в очках.

– Время мое закончилось, господин Вольдемар. Прошу извинения.

– О, господин доктор, у вас время истекло. Очень жаль. Всегда те, которых я так хочу нарисовать, торопятся по своим делам. – На лице Шпаца написано огорчение, и он тоже встает. – Господин доктор, упаси меня, задержать вас. Итак, в восемь часов точно – у Бранденбургских ворот. Я буду вас там ждать.

– Уже сегодня вечером? До такой степени это срочно?

– Срочно, уважаемый господин доктор. Очень срочно. Все, что касается моего друга, сидящего за решеткой, срочно.

Дверь захлопывается столь же бурно, как была открыта гостем.

* * *

Над Бранденбургскими воротами несется в ночь колесница богини Победы – Виктории, дочери великана Фалеса, который был убит Минервой, богиней, мудрости. И она покрыла свое тело кожей этого великана. Виктория, дочь великана, была служанкой великого Юпитера. Ее сестры олицетворяли силу мужества. Здесь, над воротами, она держит в руке пальмовый скипетр. На острие скипетра – лавровый венок, из которого как бы вырастают крылья. Кони ее скачут поверх берлинских крыш, и бледный тонкий месяц стоит прямо над ее колесницей. Под аркой ворот – движение многочисленных ног и колес.

– Когда я гляжу на всю эту суматоху у ворот, – говорит Шпац Александру, – я должен закурить. – Он достает из кармана мятую пачку сигарет.

– Пошли, пошли, – торопит его стоящий рядом Александр, которому Шпац достает до плеча.

– Господин торопится? – с беспокойством воспринимает Шпац нервозность Александра.

– Нет, нет, – успокаивает его Александр суховатым голосом.

Улица Фридриха Великого кишит народом, мигает цветными огнями и оглушает пьяными криками, насмешливыми голосами женщин, аляповатыми предвыборными плакатами. Толпа давит и толкает. Шпац сжимает в руке тетрадь с рисунками. Александру трудно приспособить свой шаг к шагающей толпе. Никакая плотина не удержит рвущийся вдоль улицы людской поток.

– Здесь, господин доктор. Мы пришли.

Снаружи обычный дом, выделяющийся среди окружающих, сияющих огнями зданий, своим скучным видом. Длинный и темный коридор ведет в квадратный двор. Два фонаря освещают его красным светом. Высокая каменная стена соединяет с двух сторон двора два дома. В доме, стоящем сзади, окна темны, и только дверь подвала открыта. На стене подвала гаснут и вспыхивают красные буквы: «В «Пламени Ада»!

– Это ворота в «Ад», – объясняет Шпац, спускаясь по ступеням.

Множество запутанных коридоров в «Пламени Ада», подобных петляющим ходам лабиринта. С каждым порывом ветра или резкими звуками оркестра, позванивают мигающие китайские лампочки, освещая огромные картины с кричащим хаосом разных цветов, в которых нет ни облика, ни формы. У входа в каждый коридор стоит черная фигура картонного черта, вместо глаз у которого два маленьких фонарика пылают красным светом. Звуки музыки приводят Шпаца и Александра в большой слабо освещенный зал, в середине которого пылает огонь на камнях, огромных, как жернова. Это жертвенник Ада, пламя которого взметается под ритм ударника, звуки фортепьяно, завывание саксофона. Внезапно раздается тонкий стон скрипки, и тут же поглощается общим шумом. Развеваются волосы женщин, пляшет кисея пламени.

Александр сдвигает свою шляпу набок.

– Ду, ду, ватт ди, ду, ду, ватт ди! – гудит голос мужчины, аккомпанирующего самому себе на ударнике.