Смерть отца

– О, господин священник, в наши дни слова эти странно звучат. Человек стремится к согласию с самим собой? Как же индивид достигнет душевного совершенства, чистоты духа, когда отношения между людьми далеки от прямодушия и этой чистоты? Он в наши дни не может сбежать от общества. Индивид потерян среди коллективной скверны, – Гейнц указывает на флаг со свастикой, светящийся над домом принцессы.

– Извините меня, я расскажу вам о моем личном переживании, – говорит священник, – я бы сказал, что воспользуюсь случаем из моей частной жизни, чтобы представить вам мое мировоззрение.

– Я польщен вашим доверием, – смягчается голос Гейнца.

– Глаза ваши видят мое иссеченное шрамами весьма несимпатичное лицо. Когда я родился, лицо мое было гладким, и если можно мне сказать, красивым. Лицо мое было иссечено в Китае после тяжелой кожной болезни. Я поехал в Китай, как миссионер, чтобы искупить грех тяжкой вины.

– Тяжкий грех? – Гейнц поворачивается к священнику всем лицом.

* * *

Они повернулись спинами к ночи. Опираясь на железный барьер балкона, они смотрели на светящиеся окна библиотечного зала. Тени почитателей Гете видны были за стеклами.

– Да, искупить грех тяжкой вины. Я оставил Германию после смерти жены. Я знал ее еще юношей. Тогда я и не предполагал быть священником. Отец мой продавал лес и думал, что я пойду по его стопам. Около нашего дома был дом слепых. В дни, когда погода была прекрасной, слепые дети сидели на грубых деревянных скамьях, и девушка с тонкой талией и золотой копной волос пела им тонким ломающимся, но приятным голосом. С окончанием пения, дети прижимались к девушке, держась за ее руки и одежды, и она, единственно зрячая среди них, осторожно вела их домой, и ноги их словно порхали над грубыми и острыми камнями. Какое-то особое волшебство в этих детях притягивало мое сердце. Я ощущал Божье присутствие в этих спокойных лицах, которые сияли при мелодичных звуках песнопения. Необъяснимая тяга познать пути Божьи возникла во мне тогда. И я решил стать священником. Это было решение, к которому принудили меня скрытые силы, не понятные мне до сегодняшнего дня. Сила этого решения, которую невозможно представить, была до того сильна, что я выстоял все тяжкие споры, вражду с отцом и семьей, вражду, которая тоже не исчезла по сей день. С завершением учебы, я женился на той золотоволосой девушке со двора слепцов.

Священник Фридрих Лихт прерывает рассказ, словно его оставили силы. Неожиданный покой нисходит в душу Гейнца. Священник смотрит в сторону, черная его ряса сливается с темнотой, светится только белый воротник. В окна видно, как доктор Гейзе поднимает руки, словно человек, желающий удовлетворить желания слушателей.

– …Несколько лет мы жили спокойно и счастливо, – неожиданно слышен голос священника, сразу же выведший Гейнца из тяжких раздумий – быть может, покой не совсем верное определение. Мы были все время в каком-то странном бдении, вечном поиске высших сил, направляющих нашу жизнь, и мы называли их одним словом: Бог. Моя жена многое переняла от жизни слепцов, какой-то странный туман стоял между ней и жизнью, такой, какая она есть. Счастье наше было в глубоком понимании, которое существовало между нами все то недолгое время, что мы жили вместе. Жена забеременела.

Снова священник прерывает рассказ, и возникшее опять безмолвие действует Гейнцу на нервы.

– Пожалуйста, господин священник, если вам трудно продолжать рассказ…

– Нет, нет… Много лет прошло с тех пор. Что-то могло быть забыто…, но я уже могу говорить об этой боли. Жена умерла во время родов. Какой-то монстр, нечеловеческое существо, которое росло в ее чреве, порвало своей огромной головой ее тело и умертвило его. Запер я дом и ушел замаливать свой грех.

– Ваш грех?

– Мой грех, господин Леви. Я внес в ее тело плохое семя.

Гейнц ощутил холод ветра, треплющий его одежду.

– Каждый человек, – повернул к нему лицо священник, – носит, очевидно, в себе, не зная этого, злое семя.

Гейнц зажигает сигарету, и затягивается дымом всей грудью.

В зале доктор Гейзе завершает свою лекцию:

– Мы сыны гражданского мира. Наши праотцы завещали нам этот мир, в нем сложилось наше духовное достояние. Мы – аристократы духа, несущие знамя индивидуализма. Уже в произведениях Гете, например, в «Годах странствия Вильгельма Мейстера», слышно эхо борьбы между гражданским и будущим миром восходящих масс. Мир этот требует от личности сдаться коллективу, но на втором этапе вернется во всем своем сиянии базисный мир гражданина – аристократа духа. И потому, уважаемые дамы и господа, не пугайтесь сегодняшних мимолетных душевных переворотов, возникающих из того ужасного всеразрушающего отрицания, свидетелями которого мы являемся в эти дни. Давайте, вспомним наши первоисточники – аристократический дух гражданского мира.

Шум отодвигаемых стульев заполнил пространство «священного зала» господина Леви. В окна видны головы кудрявых девиц, склонившихся над столиками и обслуживающих публику.

Перерыв между речью и обсуждением.

– Принести вам что-нибудь – попить? – спрашивает Гейнц священника.