Смерть отца

Нет у Саула терпения отвечать и объяснять матери даже вкратце, в чем дело. Такие удивительные события и с такой быстротой происходят сейчас в переулке.

Никто не может понять, каким образом с такой быстротой произошли события. Возможно, мать Хейни послужила поводом этому. Неожиданно оказалась около Отто и Мины. Голова закутана в черный платок, и длинное черное пальто на ней. В руках связка сосновых веток. Она их сорвала с сосны, растущей у могилы сына, и перевязала красной и черной лентами. Замкнутым и тяжелым выглядывало ее лицо из черного платка, глаза с какой-то особой бдительностью блуждали по переулку. Эти убийственные глаза вытягивали людей из домов. Окна захлопывались сильными ударами, ноги стучали по ступенькам, двери распахивались. Домохозяйки оставляли свои плиты, люди возникали из всех щелей, извозчик, везущий огромную фуру с пивом, привязал ржущих коней к стволу дерева. Тильда, симпатичная вдова Хейни, быстро закрыла свою швейную машинку. Прошли считанные минуты, и все эти люди выстроились в длинные шеренги за Миной, Отто и матерью Хейни. Слышен был тяжелый шаг людей по всему переулку, и все они сопровождали Отто, идущего к поезду, который повезет его в эту траурную поездку. Остались лишь горбун, Эльза, Флора, Бруно, и сын их Фриц со своей ватагой. Совершенно сбитый с толку, стоит у своего подвала Ганс Папир, и от большого страха кричит – «Куклочка-пухлочка» вслед маленькой Марихен, сиротке Хейни, которая бежит во всю прыть, так, что косички ее прыгают по сторонам, и даже головы не поворачивает в сторону Ганса.

Саул идет рядом с плотником Францем. Толстая Шенке шагает рядом с матерью Хейни. Голова ее гордо закинута вверх, и ветер развевает ее седые волосы. Около скамьи процессия останавливается. Безработные прячут карты в карманы. Оборванцы из дома Христова войска спасения волочат свою рваную обувь по асфальту. У киоска застыли Густав и «друзья» Клотильды Буш.

Никто не остался на скамье. Все сняли головные уборы, обнажили головы, как будто покойники тут, среди них. Даже старики, старухи, молодые, женщины и дети, проститутки и мелкие продавцы – все сняли шапки и платки – и ветер шевелит их волосы, и все лица странно взволнованы.

У шоссе движение задерживается. Полицейские в касках, притороченных к подбородкам и с резиновыми нагайками, появились на тротуарах. Также конные полицейские патрулируют вдоль процессии, тянущейся до самого горизонта. Флаги играют на крышах домов, кричащие предвыборные плакаты бросаются в глаза по всему пути.

Демонстрация, без флагов, без плакатов, без песен, становится огромной, и впереди – Отто, Мина и мать Хейни. У Отто чемодан в руках, взгляд устремлен вперед. Голова высокой, худой Мины возвышается над всеми головами. Глаза матери пылают. Высокие здания безмолвно взирают на демонстрацию. Стены поглощают шаги, стекла отражают лица.

Демонстрация миновала бедные районы. Уборщики с метлами в руках присоединяются к процессии. Водители трамваев и автобусов, остановившие движение, выходят из кабин и сопровождают часть дороги демонстрацию. Таксисты запирают машины и исчезают среди рядов, держа шапки в руках. На фабриках, расположенных по пути движения демонстрантов, на газовых предприятиях, гремят ворота. Рабочие услышали призыв. Берлин начинает спонтанную забастовку, демонстрируя свой траур по жертвам зверского убийства.

Свистки паровозов. Глава демонстрации пришел на вокзал. Там ждут Отто товарищи по делегации с огромными букетами и венками в руках. «Рабочие Берлина оплакивают убитых товарищей».

– Еще не все потеряно, – мать Хейни кладет руку на плечо Отто.

Вокзал забит народом. Крики теснящихся людей. Множество глаз устремлено на Отто и его товарищей.

– Говори, Отто, скажи им! – глаза матери сверлят его, – через пять минут поезд отходит, – шепчет она ему.

Отто, которому всегда есть, что сказать, сегодня молчит. Смотрит на лица множества друзей, жителей переулков, которых всех знает в лицо. Вот они, сыны Берлина, шапки в руках, цветные платки на шеях. И дочери Берлина, с кудрями завитыми щипцами и фальшивыми бриллиантами в мочках ушей. Все пришли. Крепыши, с которыми не стоит шутить и легкие на подъем женщины, пришли из темных дворов между стенами, истекающими потом и вонью, с чердаков и подвалов, из трактиров и уличных скамеек, и глаза их голодны. Они оттеснили рабочих фабрик. Они самая большая армия в столице Германии.

И между ними госпожа Шенке, стоит в первом ряду, устремив взгляд в Отто. В то время, как муж ее, по слухам, ходит в гитлеровской форме, чувствует она себя ответственной за все эти ужасные деяния. Глаза Отто обегают всех, пока не останавливаются на Сауле. Мальчик стоит рядом с госпожой Шенке и смотрит на своего друга Отто восхищенными глазами.

– Еще три минуты, – шепчет мать на ухо Отто.

Отто выпрямляется, встает на ящик, который подставил ему один из железнодорожных рабочих, и, маленький, кривоногий, он возвышается над всеми.