Смерть отца

– По его стихам. Я читаю много его стихов, и мне нравится настрой и выбор его слов, и потому я считаю, что лицо его было добрым и любящим.

– Любящим?

– Уверена! Как и в стихах его о любви. Она в его стихах так прекрасна.

– Ты знаешь, что такое любовь, Иоанна? – со смешком спрашивает граф.

– Нет, – Иоанна старается не показать, что смущена, – но я себе ее представляю.

Граф подходит к Иоанне, кладет руку ей на голову, и старается придать своему склоненному над ней лицу доброту и мягкость, которую девочка видит в лице Гете. Палец поглаживает ее маленькое бледное лицо, словно пытаясь его вылепить. Она опускает глаза, и ресницы ее дрожат. Граф касается пальцами ее чувствительных век, и тонкое дрожание ее кожи пробуждает его пальцы. Он любит эту маленькую чернявую девочку. Его большие ладони ощупывают все ее лицо. «Ты любишь ее, потому что она еще не созрела, зелена, и тебе дано ее освободить из незрелости, выгравировать ее облик, будущий, зрелый…» Пальцы его напрягают кожу ее лица, ее круглые темные, слегка скошенные глаза, ширящийся рот. Ноздри носа как бы разбегаются в стороны. Девочка сидит, не двигаясь, словно в дремоте. «Это тайна твоей жизни, – говорят ему пальцы, двигающиеся по ее лицу и голове, – тебе дано любить, когда ты высекаешь сущее из ничего, ты любишь сырой материал, в котором можно нащупать форму. Ты любишь незрелый плод!»

Граф целует девочку в губы. Они сухи и шершавы, замкнуты, только веки подрагивают.

– Ты не уклоняешься и не удивляешься тому, что я с тобой делаю, Иоанна?

Иоанна не может выдавить звук из горла, и глаза ее закрыты.

– За все красивые слова, что ты мне сказала, я тебя поцеловал, – говорит граф, и пальцы его сжимают ее плечи. И там, где пальцы его ощутимы, проходит дрожь по всему ее телу, а от него – к нему. – Ты дала мне хороший совет, Иоанна. Лицо тайного советника я сделаю более добрым и мягким.

Оттокар приносит стул и садится рядом с девочкой, берет ее маленькие руки, вспотевшие, напряженные, кладет их к себе на колени, и его ладони покрывают ее руки. В безмолвии ощущается напряжение, бесформенная глыба у окна скрыта под тканью. Большая белая гипсовая форма лежит на столе. Гипсовые скамеечки пусты. Гипсовые деревья нагоняют холод своей белизной. У миниатюрного памятника из гипса – перевернутый портрет Гете. Это Иоанна перевернула его, чтобы выразить свое возмущение хмурым сердитым лицом уважаемого тайного советника. С улицы доносятся какие-то шорохи, плач ребенка, постукивание по камням тележных колес и далекое лошадиное ржание. От всех этих звуков Иоанна чувствует какое-то облегчение, но снова возвращается напряженное молчание между ней и графом, держащим ее руки и вглядывающимся в нее. Она снова старается опустить глаза, но граф поднимает ее руки к носу и принюхивается, приближает свое лицо к ее лицу и снова принюхивается, как нюхают флакон духов. Страшное подозрение возникает в ее душе и бросает в дрожь все ее тело: не принюхивается ли граф-скульптор к ее волосам и шее, потому что подозревает, что неприятный запах в доме идет от нее?

– Граф, – освобождает Иоанна свои руки из его рук, – этот ужасный запах идет со двора. Весь дом полон им.

– Аромат твоего тела, Иоанна, приятен, как запах свежего молока.

Стук в дверь. Нанте Дудль стоит в дверях с бутылкой пива, угостить своего друга, графа. Нанте весьма доволен, что ткань прикрыла древнего трехглавого бога. Наконец принесли плоды его долгие увещания.

– Иисус Христос, – слетает с его уст удивление, – черная девочка снова здесь! Граф Кокс каждый день спрашивает о тебе. Книжечку его ты принесла?

Иоанна краснеет: маленькая потрепанная книжка лежит у нее в ранце.

– Да, да… Но…

– И расшифровку тайны старого еврейского двора ты тоже принесла?

– Но в книге написаны сокровища…

– Значит, граф Кокс прав, и это вовсе не сумасшествие?

– Но это вовсе не потерянные сокровища, – гасит Иоанна восторг Нанте.

– Там что, не написано о кладе серебра и золота. Иисусе, девочка. Граф Кокс ужасно рассердится.

– Книжку надо вернуть на то место, откуда ее откопали и снова закопать в землю, – говорит Иоанна с трепетом. – Большой будет грех, если они этого не сделают.

– Иоанна, о чем ты говоришь? Я ничего не понимаю, – говорит граф.

– Но… Граф… – Иоанна заикается, – книга графа Кокса это старый молитвенник. А у нас… у евреев, погребают старые истрепанные священные книги, как погребают умершего дорогого человека. А граф Кокс вытащил эту книгу из ее могилы. Дядя мой сказал, что ее надо вернуть на место.

Иоанна извлекает книгу из ранца. Она не завернута, как раньше, в грубую коричневую бумагу графа Кокса. Дядя Иоанны Альфред обернул ее обложку в прозрачную бумагу, и ветхость книги видна через эту прозрачность. Иоанна кладет книгу на стол, и в широко раскрытых ее глазах ощущается страх.

– Иисус Христос, – вскрикивает Нанте Дудль, – да никогда сумасшедший граф Кокс не вернет книгу в ее могилу. Со злости, что не нашел потерянный клад, он сожжет ее вместе с мышами мастера.

– Нет! – пугается Иоанна, – нет! Нет!